– Меня бы это удивило. Она глаз не сводит со своего Жан‑Юга. И потом, Жан‑Юга обманывать неинтересно. Он абсолютно не ревнивый.

Гаэль отложила книгу и повернулась к Шибу.

– Почему ты задаешь все эти вопросы? Думаешь, с девочкой плохо обращались?

Ну вот, это произнесено вслух.

– Не знаю. Но тут что‑то не так.

– Плохо обращались? Да вы что, спятили? – возмущенно воскликнула Айша. – Никто никогда и пальцем не тронул Элилу!

– Иногда такие вещи случаются безотчетно, словно что‑то поднимается из глубины. Известно много подобных случаев, – заметила Гаэль, нахмурившись, – Например, когда женщины тайком травили своих детей или нарочно провоцировали опасные ситуации. Это называется «синдром Мюнхгаузена».

– Нет, ты точно спятила! – повторила Айша.

– Скорее уж, твоя Бланш Андрие.

– Она никогда не делала ничего плохого никому из детей. Бланш– образцовая католичка.

–Тем более. Как по‑твоему, Шиб?

Он пожал плечами. Кто знает, на что способна такая женщина, как Бланш Андрие? Да и кто знает, на что способен он сам, Шиб Морено?

– А с другими детьми ничего подобного не происходило? – продолжала расспрашивать Гаэль, видимо заинтересовавшись этой темой.

– Пожалуй, нет, – ответила Айша.

– Никто не расшибался, ничего себе не ломал?

Некоторое время Айша размышляла.

– Кажется, нет. В любом случае это ни о чем не говорит. Элилу просто была очень неловкой.

Гаэль вновь повернулась к Шибу, в котором видела союзника.

– Так ведь всегда говорят о детях, с которыми плохо обращаются? – полуутвердительно сказала она. – «Он поскользнулся, он упал с лестницы...»?

– Перестань! – запротестовала Айша. – Тебя послушать, так ее убили, бедняжку!

–Кордье осматривал тело? – поинтересовался Шиб, садясь.

– А его тут же позвали. Я сама ему звонила. Плесни мне еще немного вина, Гаэль. Спасибо.

Айша сделала глоток и продолжила:

–Было полседьмого утра, я только что встала и собиралась идти на кухню завтракать. Я не занимаюсь готовкой, в доме есть кухарка, Колетт. Ну вот, короче, я шла через холл, там было полутемно, свет я не зажигала. И вдруг заметила что‑то у подножия лестницы. Какую‑то кучку тряпья. Но тут же поняла, это что‑то совсем другое, и у меня похолодело в животе. Я подошла ближе, и сердце у меня так и заколотилось. Я еще не знала, что это Элилу, но чувствовала, что ничего хорошего не жди. И тут я разглядела ее. Она лежала на животе, но... ох, черт! ее голова была повернута назад, и она смотрела прямо на меня. Ноги у меня стали как ватные, и я все никак не могла осознать, как это – она лежит на животе, значит, не может на меня смотреть. Да она на самом деле и не смотрела: глаза у нее были стеклянные, широко открытые и неподвижные. Стоит мне об этом вспомнить – сразу тошнота подступает.

Никто не произнес ни слова. Гаэль снова наполнила бокалы. Айша провела рукой по волосам, потерла виски. Гаэль наклонилась к ней:

– И что ты сделала? Закричала? Потеряла сознание?

– Нет, ни то, ни другое. Странно, но я вдруг стала очень спокойной, когда поняла, что она мертва. Прежде всего я пошла в кабинет Жан‑Юга, чтобы поискать номер мобильника Кордье и позвонить ему. Он, очевидно, собирался бриться– я слышала жужжание бритвы– и сказал: «Черт, этого не может быть!», а потом: «Я сейчас приеду». Я расслышала, как он пробормотал: «Господи, бедная Бланш!» Потом мне пришлось сообщить обо всем Колетт, которая начала плакать и убиваться, и я ей велела заткнуться.