Последние из обратившихся в бегство долов были настигнуты и перебиты безжалостными волчицами; но Маугли ничего не замечал, ни на что не обращал внимания; он сидел, опустив голову на колени. Мало помалу шум и вой затихли; волки, хромая, с запекшимися ранами вернулись назад, чтобы сосчитать потери. Пятнадцать охотников и шесть волчиц лежали мертвые подле реки; остальные же, все без исключения, были ранены. Маугли все сидел неподвижно, сидел до самого холодного рассвета. Вот влажная окровавленная морда Фао опустилась на его руку; Маугли отодвинулся, чтобы показать ему худое тело Акелы.

– Хорошей охоты, – сказал Фао, обращаясь к Одинокому Волку, точно тот все еще был жив, потом, взглянув через свое искусанное плечо, крикнул: – Войте, собаки, в эту ночь умер Волк!

Но изо всей стаи в двести долов бойцов, которые хвастались, что все джунгли – их джунгли, что ни одно живое существо не может противиться им, ни один не вернулся в Декан, чтобы повторить эти слова.

Весна

На второй год после великого боя с деканскими рыжими собаками и смерти Акелы Маугли, вероятно, минуло семнадцать лет. Но он казался старше, так как делал много физических упражнений, хорошо ел и, едва почувствовав себя разгоряченным или запыленным, тотчас же купался; благодаря всему этому он стал сильнее и выше, чем обыкновенные юноши его лет. Во время осмотра древесных дорог он мог полчаса висеть на высокой ветке, держась за нее одной рукой; мог на скаку остановить молодого оленя и, схватив его за голову, откинуть прочь; мог даже сбить с ног крупного синеватого кабана из северных болот. Население джунглей, прежде боявшееся его ума, теперь боялось его силы, и когда он спокойно направлялся куда нибудь по своим делам, шепот о том, что он приближается, очищал перед ним все лесные дороги. Между тем в его глазах всегда светился кроткий взгляд. Даже во время драк они никогда не горели огнем глаз Багиры. В них только появлялось любопытство и волнение, и это составляло одну из странных для зверей сторон его характера, непонятных даже для Багиры.

Однажды пантера задала Маугли вопрос по этому поводу, и юноша со смехом сказал:

– Когда я упущу добычу, я сержусь. Когда в течение двух дней у меня в желудке пусто, я очень сержусь. Разве мои глаза не говорят этого?

– Твой рот голоден, – ответила Багира, – но твои глаза ничего не говорят. Охотишься ли ты, ешь ли ты, плаваешь ли, им все равно; они как камни в мокрую или в сухую погоду.

Маугли лениво посмотрел на Багиру из под своих длинных ресниц, и ее голова, по обыкновению, опустилась. Черная пантера знала, что он ее господин.

Они лежали на склоне горы, против реки, и ниже их висел зеленовато белый дымок утреннего тумана. Солнце поднималось; этот легкий покров превратился в волнующееся море красного золота, и низкие лучи испещрили сухую траву, на которой отдыхали Маугли и Багира. Наступил конец холодной погоды; листья и деревья стояли измятые, поблекшие; когда поднимался ветер, повсюду слышался сухой шелест и потрескивание. Маленький лист с ожесточением забарабанил по ветке, как всегда барабанит отдельный лист, подхваченный струей воздуха. Этот звук разбудил Багиру; с глухим, глубоким звуком, похожим на кашель, пантера понюхала утренний воздух, опрокинулась на спину и стала бить передними лапами, стараясь схватить качающийся листок.

– Год поворачивается, – сказала Багира. – Джунгли всколыхнулись. Приближается время новых песен. Этот лист знает, что происходит. Хорошо!

– Трава еще совсем мертвая, – ответил Маугли, выдергивая маленький пучок сухих былинок.