|
Софи, во Франции есть кафедралы краше Нотр Дам, что уж говорить. Он тяжеловат, слишком обременен наследием романики, но без ее суровой простоты. А кафедрал в Реймсе еще неказистее. Но именно в стенах этих двух соборов ощущается дыхание страны, той страны, что была когда то Возлюбленной Дочерью Церкви. Софи, Нотр Дам нельзя бросить в беде. Если не можешь ее отвести, надо быть с ним, быть до конца. — А солдат не бросает своего офицера, — тихо сказал де Лескюр, как поняла София, продолжая уже свой спор с отцом Лотаром. — Место министранта рядом со священником, до конца. Душа нашей нации всегда была феодалкой — покуда у нашей нации еще была живая душа. Я тоже кое чего не могу. Ну и, кроме того, я просто напросто уже слишком стар. — А я, выходит, молоденькая, — хмыкнула София. — Только вот глупостей сейчас не наговорите, — отец Лотар предупреждающе поднял руку. — Наговорю умностей, можете не волноваться. Взрывать то Вас, как никак, буду я. Так грех или не грех взрыв Нотр Дам при том раскладе, что мы имеем на руках? — Грех и не грех. — С негрехом понятно, но ведь грех увесистый, не так ли? Слишком увесистый, чтобы я навесила его на спину молодняку, которому еще жить да жить. Минировать буду я, возьму только несколько человек на подручные работы. Но вся нравственная ответственность за этот взрыв ложится только на меня. Вы, значит, продумали все самым комфортным для себя образом, а я разбирайся как знаешь? Очень галантно и, главное, очень по мужски. Да, вижу, что Вы хотите сказать — я это только сейчас придумала, когда узнала о Вашем решении. Но в действительности это ничего не меняет, просто не было времени призадуматься раньше. Но там, в соборе, я все равно бы поняла это. Все, что Вы говорите о невозможности бросить собор применительно к себе, в той же мере касается меня, отец Лотар. Если не в большей, но уж ладно, одну позицию уступлю. — Софи, Вам кто нибудь когда нибудь говорил, что Вы — чудовище? Довольно симпатичное чудовище, надо признаться, но абсолютное. — Говорили, не сомневайтесь. — Вот так я и знал, что не оригинален. — Ох, уж эти мне католические навороты! Вы всерьез, Ваше Преподобие, надеетесь мне зубы заговорить? — Не всерьез, Софи, — отец Лотар вздохнул. — Но надеюсь. — Ну, знаете, — глаза Софии весело блеснули, и отец Лотар с изумлением заметил, что они вновь кажутся черными. — В конце то концов, побойтесь Бога. Я вижу перед собой мальчишку тридцати лет… — Тридцати трех, с Вашего позволения. — Существенная разница, ничего не скажешь. Мне то сколько годков, Вы б хоть приблизительно подсчитали! Да я родилась раньше всемирной сети интернета! Вы такое способны хотя бы вообразить? Ах нет, куда Вам, Вы ведь не помните даже тех времен, когда на европейском интернете фильтров не стояло. Я рядом с Вами стара, как Троя. И, тем не менее, я не спорю с Вами, хотя мне бы очень позволительно поспорить. Ведь не так ли, месье де Лескюр, мы то с Вами вправе требовать от молодежи, чтобы она жила? — Перевербовка в стане противника, причем на ходу, — букинист рассмеялся негромким старческим смехом. — Нет, мадам Севазмиу, у меня другое огорчение, даже не связанное с прожитыми летами. Паства останется без своего пастыря. — Я, благодарение Богу, покуда не единственный священник во Франции! — резко возразил отец Лотар. — Друзья мои, каждому из нас троих попросту очень хочется переубедить двух других. — Де Лескюр улыбнулся той улыбкой, которую принято называть тонкой, приписывая проницательности пожилых лет. В действительности улыбка стариков тонка потому, что годы сужают губы, подумалось Софии. Верно, и у меня то же самое, признаки лет притворяются признаками ума. Но вот где настоящая проницательность, так это в этих когда то голубых маленьких глазах, что прячутся под седыми разлохматившимися бровями. |
