– Парни, видите вон того еврейчика с бородкой, который только что махал своей граблей! Хватайте его!

У меня отвалилась челюсть, но времени удивляться у меня было мало – один полицейский вырвал у меня чемодан, а другие заломили мне руки, попутно надавав по почкам, закрыли мое лицо полой сюртука и куда-то меня повели. Я попытался возмутиться, но в ответ получил еще пару ударов, на сей раз по лицу – к счастью, через сюртук, что немного смягчило удар, но нос они мне все же сломали. Потом меня посадили в экипаж с занавешенными окнами, сорвали с меня сюртук и манжеты и защелкнули на запястьях наручники. Через несколько минут туда же забросили еще двоих товарищей по несчастью, и мы тронулись в неизвестность.

Минут через двадцать нас пинками вытолкнули на улицу, и мы очутились у трехэтажного белого здания с высокими стрельчатыми окнами, которое я имел сомнительное удовольствие лицезреть в прошлом – это была тюрьма на улице Ладлоу-стрит. Выглядела она, скорее, как библиотека, если бы не решетки на окнах. Нас уже ждали люди, в которых даже не знакомые с тюремными реалиями обыватели безошибочно бы узнали тюремщиков. Они завели нас внутрь – надо сказать, на сей раз без побоев – и лишь поинтересовались:

– Кто из вас этот венгерский еврейчик Пулитцер?

Мне пришлось признаться:

– Это я.

– Идите со мной, – произнес тюремщик.

Вскоре я очутился в весьма приличной на вид комнате с книжными полками, мягкими креслами, и пепельницами на каждом столе. Я вспомнил – на Ладлоу-стрит можно было за немалую сумму – по слухам, то ли в пятьдесят, то ли в семьдесят пять долларов в неделю – получить камеру повышенной комфортности. Именно здесь сидели проворовавшиеся чиновники и люди, урвавшие с их помощью тот либо иной правительственный заказ. Им полагались самые разные послабления – относительно хорошая еда, визиты парикмахеров и даже, если верить досужим рассказам, посещение доступных девиц. Так ли это, сказать сложно, но им, кроме того, дозволялось пользоваться читальным залом и библиотекой, в которой мы сейчас и находились.

Меня усадили во вполне удобное кресло у стола, за которым устроился какой-то чиновник. Посмотрев на меня, он спросил:

– Джозеф Пулитцер?

«Ну, хорошо хоть, венгерским еврейчиком не обозвал», – подумал я и ответил:

– К вашим услугам, сэр.

– Мистер Пулитцер, вы арестованы за нарушение Акта об иностранных врагах 1798 года.

– Но я же американский гражданин. Гражданство САСШ я получил за мою службу в кавалерии генерала Шеридана во время Мятежа…

– Согласно решению Верховного суда от первого сентября сего года, – забубнил чиновник, – люди, не получившие гражданства в установленном порядке, теряют его, если они не проходили процедуры, установленной законами штата Нью-Йорк. В частности, порядок принятия присяги на верность американскому правительству.

– Но я получил гражданство не в Нью-Йорке, а в Массачусетсе, после возвращения в Бостон. Нас всех лично поздравили генерал Шеридан и мэр Бостона Фредерик Линкольн…

– Это меня мало интересует, – чиновник посмотрел на меня, как воспитанная дамочка смотрит на босяка из трущоб. – Для меня вы – нежелательный иностранец. А любые попытки очернить наше правительство прямо нарушают вышеуказанный Акт, и потому вам светят несколько лет в тюрьме, после чего вы будете депортированы в Австро-Венгрию.

– Скажите, в чем же моя вина? – возмущенно воскликнул я.