Это верно. На громаде без наливника делать нечего, не говоря о наблюдателях с тыла и по бокам, а то взять махину на абордаж будет чересчур легко.

— Здорово, мужчины! — Бирюк размял запястья и уставился в ответ на недопонимание во взгляде Горгоны. — Я не разговариваю, просто поздоровался.

— Вот и не разговаривай. И не лезь к амбразурам, раз уже понял — что за бортом.

Он послушался, закрепив лавку, уложив мешок как подушку и лег, накрывшись курткой.

— Ни хрена себе, — протянул кто-то из военных, — спать собрался?

— Мне с тобой разговаривать нельзя. Но, для информации, да, собрался. Ваша мегера обещала отъезд без происшествий, так чего мне переживать? Тем более, что сделать что-то, даже если возникнут проблемы, не смогу. С чего тогда дергаться?

— Я не мегера.

Горгона, показавшись в проходе из кабины, уставилась на него. Пусть в глазах никогда не отражаются мысли и настроение их хозяев, но сейчас в ее просто плескались раздражение с сомнениями. Бирюк, приоткрыв на нее один глаз, пожал плечами.

— Ну, извини. Вырвалось.

Он почти заснул, когда донеслось предполагаемое с самого начала — звуки той самой внутренней диверсии. Взрывы, разнесшие в труху два выносных поста самого бункера, донеслись гулким эхом и дрогнувшей землей.

— Десять, девять, восемь…

Если у бункера имелась дублирующая система, то стоило ждать выстрелов крупнокалиберных пулеметов… Но такого не случилось. И Бирюк заснул с чистой совестью.

— Нет ничего прекраснее аромата настоящего кофе… — сказал он, не открывая глаз, — ибо так и должен пахнуть настоящим рай земной, кофе, табаком и чем-то мясным, разогретым на спиртовке.

— Мы в железной коробке, дурень, а вокруг преисподняя и ее демоны, — хохотнул кто-то из военных отдыхающей смены, — тем более, курить тут нельзя, командир запрещает.

— Ничего ты не знаешь о жизни, братец, — сказал Бирюк, все еще лежа. — За бортом, думаю, не такие уж и демоны, чтобы не справиться с ними хорошим калибром и полуавтоматической пукалкой, что ты сейчас чистишь, покурить можно будет и на стоянке снаружи, пожрать и не сдохнуть от кровавого дизентерийного дрища даже звучит прекрасно, а кофе есть только в раю. Вопрос в том, что для кого рай и не больше. Остался кофеек?

— Ну, ты и рожа. — сказал тот самый боец, глядя на севшего Бирюка, — ты как узнал, что она полуавтоматическая?

— По звуку шомпола, что ты туда-сюда по стволу гонял, да долго, с чувством и расстановкой, как с любимой женщиной оказался. Кофе-то есть?

— Дайте ему кофе! — бросила Горгона, выглянув из кабины. — Я думала, что ты не такой трепач, думала, серьезный мужчина, а тебе языком плести, как бабке деревенской носки вязать внукам, когда заняться нечем. Приказ не соблюдаем, воины, разговариваем, значит?

Бойцы молчали, стараясь не смотреть в ее сторону, Горгону явно опасались и уважали.

— Бери кофе и ко мне, — офицер скрылась было, но задержалась, — и зайди сперва в санузел, хотя бы по пояс сполоснись, дышать нечем.

Бирюк, скалясь по-прежнему, заперся в сортире, он же душевая на одного человека. Ну, либо на двух, если моющегося не смущает опорожняющийся. Воде и мылу порадовался, а замеченному удивился, хотя и не сильно. Итак, что он узнал, проснувшись?

За время сна, часа четыре, не меньше, ничего не случилось.