Князь сказал, вязы высаживать будем. А какое у вязов лыко! Видимость одна… Так какого лешего они страдают, Добры-нюшка?
- Они, понимаешь, недавно от тирании к демократии перешли, - объяснил воин. - Как демократию выбрали, так и страдать начали. Некоторые горячие головы уже кричат: долой демократию, вертай тиранию!
- А в чем разница? - спросил розмысл.
- Понимаешь, тиран все решает сам и не таит этого, - объяснил бранник. - А демократ тоже все решает и делает сам, а объясняет, что поступает в соответствии с волей народной.
- Тогда понятно, - кивнул розмысл. - Кому приятно, если тебя порют и говорят, что делают это за ради Бога и по твоему хотению?!
- Лихое дело, - вздохнул Янгель. - Не тот грек пошел! Не тот!
- Нечего было под римлян ложиться, - сказал вдруг жидовин, который участия в пиршестве не принимал, а все сидел и высчитывал, сидел и высчитывал, так высчитывал, что и сомнений не было - все учтет до последнего грамма. Этот бобра не убьет, в расчетах не ошибется! Ин ведь надо же, все молчал, молчал, а тут вдруг - заговорила Валаамова ослица!
Добрыня неодобрительно глянул в его сторону. Ученые занятия он принимал лишь в опытах, а все прикидывания да приглядывания считал делом несерьезным и недостойным настоящего мужчины. Отец его, боярин в пятом поколении, все в посылах был, дела княжьи в чужих землях улаживал, самое дело сыну бы пойти по родительским стопам, но Добрыня по причине рослости своей в бранники пошел. Уступил настояниям своего кумира Ильи да поддался уговорам друга детства Алеши. В точных науках он сызмальства не силен был, так - пальцы на обеих руках посчитать, конечно, смог бы и на торжище бы его вряд ли кто-нибудь сумел объегорить, но чтобы так вот - в грамоты цифирь записывать! Добрыне это казалось сродни волшбе и чародейству.
И не Добрыня он был по записи, отец его в землях аглицких был, в честь какого-то тамошнего изрядного героя назвал сына Доберманом, но виданное ли дело, чтобы русский человек иноземным именем назывался? Вот и переиначили имя сына посыльного на русский манер - Добрыней кликать стали.
Посмотрел Добрыня на жидовина, ожидая продолжения, чтобы в порядке спора скулу человеку можно поправить было, по усысе наглой бритой дать, да не дождался. А дождался он очередной чары, которую и осушил в два молодецких глотка.
- Этот-то чего у вас делает? - спросил он розмысла. Выслушал рассказ о задумке князя, покрутил стриженой под горшок головой.
- Чудит князь Землемил!
- В летописях имя свое желает оставить, - вздохнул Янгель и потянулся к бочонку.
- Князья чудят, холопы головы ломают, - щуря глаз, отозвался розмысл.
- Серьга! Серьга! - оборвал его немец, голосом коря за неосторожное высказывание.
- Да все свои! - фыркнул розмысл.
- Это точно! - поддержал его Добрыня. - Кто сор из избы выносить начнет, тому я самолично кишки на кол намотаю!
И так грозно поглядел в угол, где занимался вычислениями жидо-вин, что сразу стало ясно, кому его угрозы предназначаются. Выпили еще самую малость.
- Слушай, Серьга, - сказал бранник, вытирая короткую бороду. - А ведь если шарик можно с помощью огненного змея в небо пустить, так и человек полететь может!
На него посмотрели с веселым недоумением.
Ишь чего пьяному Добрыне в голову пришло - на огненном змее верхом прокатиться!
- А вы не скальтесь, не скальтесь! - сказал Добрыня, недобро щурясь. - Ты, розмысл, без выкомуров, ясно скажи - возможно это или игривость мозговая?
Серьга Цесарев молчал, перекатывая слова закаленного бойца в своей голове с одной извилины на другую.
- А что ж, - вдруг сказал он. - Если шарик запустить можно, то и человека на огненном змее в небеса можно отправить. Только больно сложностей много, овчинка выделки не стоит.
- Смотри, розмысл, - сказал Добрыня, подставляя просторную свою чашу под пенную струю. |