Логика шефа ему была понятна, однако рассуждения не убеждали.

— Твой засекреченный приятель допускает, что Магрудеру могут прислать подкрепления. Сколько? Неизвестно. Прислали или нет? Неизвестно. А сколько с ними тех, кого в расчёт брать не принято? Опять же неизвестно!

Пинкертон остановился у стола Джеймса, схватил карандаш, лист бумаги:

— Давай-ка, Джеймс, освежим в памяти простейшие арифметические действия. У Магрудера, по-твоему, четырнадцать тысяч штыков. От этой цифры и будем отталкиваться. — он быстро написал число вверху листка, — Это, понятно, герои с винтовками. Добавим к ним больных с симулянтами и счастливчиков в увольнительных да отпусках. Будь уверен, эти, если что, вмиг сплотят ряды у своего вонючего флага. Сколько их? Шесть тысяч? Семь? Допустим, семь.

Он дописал второе число в столбик под первым.

— Вот у нас уже нарисовались двадцать одна тысяча вместо четырнадцати. А их ведь надо кому-то кормить? Кому-то снабжать? Ещё плюс десять тысяч. И не забываем о музыкантах, медперсонале и писарях. Тоже возьмём около десятка тысяч. Если при этом сделать поправку на брехливость южан, то полученный результат можно смело вздувать в полтора раза.

Он произвёл на бумаге несложные подсчёты и победно огласил итог:

— Вот! Шестьдесят одна тысяча пятьсот штыков! А ведь кое-кто из наших агентов называл близкие цифры, разве нет? Пинкертон зарылся в бумаги, отыскивая нужный рапорт из числа тех, которые Джеймс отложил, как откровенную дезинформацию.

— Ага! — глава разведки помахал искомым документом, — И ведь это касается лишь тех войск, что засели под Йорктауном, Джеймс! А сколько ещё стоят гарнизонами в городишках за Йорктауном?

Джеймс подозревал, что ответ на последний вопрос тождественен нулю, но спорить с начальством не имел ни малейшей охоты.

— В моём окончательном докладе генералу, — объявил Пинкертон, — будет сказано, чтобы он был готов столкнуться под Йорктауном минимум с шестьюдесятью тысячами солдат. Под Йорктауном, где, напоминаю, гениальный Вашингтон предпочёл осадить врага, а не атаковать, хотя и превосходил силами вдвое. Мы имеем подобное же превосходство, Джимми, но кто может сказать, сколько мятежников бросит Ричмонд на подмогу Магрудеру, если у того дела пойдут туго? Так что плёвое, на первый взгляд, дело оборачивается почти самоубийством! Поэтому-то мне, как воздух, требуется весточка от твоего агента.

Пинкертон больше не пытался выведать у Джеймса имени Адама, тем более, что на посту начальника канцелярии Старбак проявил себя блестяще, быстро приведя в порядок делопроизводство и документацию отчаянно нуждавшейся в этом службы.

Джеймс насуплено сидел за столом. Выкладки Пинкертона казались ему высосанными из пальца. Будь Пинкертон свидетелем противоположной стороны в суде, Джеймс легко загнал бы его в угол, высмеяв и его расчёты и выводы, из расчётов следующие. Но Пинкертон был не свидетелем, а шефом; шла война, а не заседание суда, поэтому Джеймс смирил скепсис. Война меняла всё на свете, А Пинкертона, в конце концов, генерал-майор МакКлеллан лично назначил на пост начальника своей разведки. Значит, Пинкертон понимал что-то, чего не понимал Джеймс, всё ещё полагавший себя профаном в военных делах.

Копыта процокали по переезду через железнодорожную ветку, отделявшую дом от причалов. Пинкертон с надеждой оглянулся и лицо его просветлело. Кучер двухместного кабриолета натянул вожжи у крыльца, кони фыркали, косясь на проезжающий локомотив. Пинкертон помахал кучеру с пассажиром и обронил загадочно:

— Время для отчаянных мер.

Парочка выбралась из кабриолета: молодые, чисто выбритые, одетые в гражданское платье. На этом их сходство заканчивалось и начинались различия. Один был долговяз, с жидкими светлыми волосиками и костистой меланхоличной физиономией; другой, наоборот, малоросл, отличался завидной густоты чёрными кудрями и лучился жизнерадостностью.