– Я хочу войти в свой дом, но он не пускает меня, – ответила Чунь, показывая на сержанта. – Почему мне нельзя войти в свой дом?

– Извините меня, – вмешался Вайс. – Меня зовут Барри Вайс, и я работаю в CNN. Вы говорите по‑английски, сэр? – спросил он у офицера.

– Да, говорю.

– И как вас зовут?

– Я лейтенант Ронг.

Он вряд ли мог придумать для себя имя похуже[60], подумал Вайс, не зная, что буквальное значение этого имени означает «оружие».

– Лейтенант Ронг, я Барри Вайс из CNN. Вам известна причина, по которой отдан такой приказ?

– Этот дом является местом политической деятельности и закрыт по приказу городского руководства.

– Политической деятельности? Но это частный жилой дом, не правда ли?

– Это место политической деятельности, – настаивал лейтенант. – Запрещённой политической деятельности.

– Понятно. Спасибо, лейтенант. – Вайс сделал несколько шагов назад и начал говорить в камеру, в то время как миссис Ю направилась к прихожанам. Камера проследила её путь до одного прихожанина, тучного мужчины, на лице которого отражалась решительность. Он повернулся к остальным прихожанам и что‑то громко сказал. Тут же все открыли свои Библии. Тучный мужчина тоже раскрыл Библию и начал читать отрывок из неё. Он читал громко, и остальные члены паствы опустили взгляды в свои Библии, дав возможность мужчине возглавить молитву.

Вайс насчитал тридцать четыре человека, примерно равное количество мужчин и женщин. Все склонили головы над своими Библиями или смотрели в Библию соседа. И тут он повернулся к лейтенанту Ронгу. На его лице сначала появилось любопытство, затем он понял, что происходит, и любопытство сменилось возмущением. Ясно, что «политическая» деятельность, из‑за которой никого не пускали в дом, заключалась в молитвах, и то, что местное правительство назвало религиозную деятельность «политической», было дальнейшим оскорблением чувства справедливости, которое испытывал Барри Вайс. У него промелькнула мысль, что средства массовой информации уже почти забыли, каким на самом деле был коммунизм, но теперь он находился прямо перед ним. Зрелище подавления свободы никогда не было приятным. Скоро оно станет безобразным.

Вен Зонг, хозяин маленького ресторана, возглавил импровизированную заупокойную службу, читая Библию, но он читал на мандаринском наречии, и команда CNN не знала этого языка. Прихожане перелистывали страницы Библий, когда Вен Зонг делал это, следуя евангельскому тексту очень тщательно, как это делают баптисты, и Вайс уже подумал о том, что этот тучный мужчина становится во главе конгрегации прямо на его глазах. Если дело обстояло так, то мужчина казался искренним, а это было тем качеством, в котором нуждается каждый священник. Ю Чунь подошла к нему, он обнял её за плечи жестом, который казался совсем не китайским. Тут она не выдержала и зарыдала, и это ничуть не было постыдным. Здесь стояла женщина, которая жила с мужем больше двадцати лет, его жестоко убили, и эта жестокость удвоилась действиями правительства, оскорбившего её тем, что уничтожили тело мужа, лишив её даже возможности последний раз посмотреть на любимое лицо или посетить крохотный участок земли, где упокоится его тело.

Это не люди, а варвары, – подумал Вайс, зная, что не сможет сказать это перед камерой и испытывая ещё большую ярость из‑за этого. Но у его профессии были правила, и он не мог нарушить их. Зато здесь была камера, а камера показывала вещи, которые нельзя передать словами.

Не сообщив об этом телевизионной группе CNN, Атланта начала передавать получаемые от неё новости в прямой эфир.