Млея от изумления, Михалыч показал давешнюю картинку с заштрихованной «морковкой»-человеком.

— Плохой человек, — профыркал Туман, — плохой человек носит ружье, убивает и ест Говорящих.

— Убивает и ест людей? Или Народ он тоже ест?

— Мы давно знаем плохого человека… Он ест Народ, ест людей. Толстый человек, покажи рот, который говорит.

Михалыч развернул эту картинку.

— Люди говорят, Народ говорит. Плохой человек ест всех Говорящих.

— Позвольте… Не его ли я видел на пороге?! Он убил медведицу и медвежат…

— Ты видел его, Старый Умный Человек. Мы знаем, кто он и куда ходит, но не могли его убить.

Туман замолчал. Плыло молчание, взгляды медведей упирались в людей с интересом, и как все почувствовали, с ожиданием.

— Мы с сыном должны пойти к людоеду… Мы должны остановить людоеда.

Медведи немного помолчали, но и не встали, не двинулись никуда: видно, что сидели и думали. Потом четыре головы переглянулись… И право же, стоило видеть выражение на этих мордах.

— Мы пойдем вместе, — произнес наконец, Толстолапый, — это касается народа.

— Мы думаем, это дело людей…

— Это дело людей, — легко согласился Толстолапый, — и дело Народа. Мы сначала пойдем к болоту, где сидят охотники, и договоримся. А потом пойдем туда, где твой сын нашел плохого человека.

Толстолапый еще помолчал.

— А Девочка-Облако пойдет с нами — она лучше всех сделает понятными все слова.

— Все слова людей для Народа?

— Да. И все слова Народа для людей.

— А как же Михалыч и Владимир Дмитриевич? Им тоже надо переводить.

— У них будет Мальчик-Гусеница. И они умеют сами. Будут рисовать картинки.

Под внимательным взглядом Маралова Михалыч лишь развел руками: Толстолапый рассудил все очень правильно. Следующие несколько минут Маралов-старший обнимался с учеными, договаривался встретиться внизу, «а если вам они что-то сделают!..». Но оба ученых выражали полную уверенность — ничего им не сделает Народ.

— А что вы будете делать, если охотники откажутся признавать наш договор?

— Не уверен, что у них будет выход… Если и будут брыкаться, я уверен, что сумею убедить.

— И прямо после дела вниз, в деревню?

— Не сразу… — посерьезнел вдруг Маралов, — потом у нас с сыном… и с Народом будет одно дело… очень важное. Но думаю, дней через пять мы спустимся.

А рядом говорили о другом.

— Ты меня совсем-совсем не помнишь? Вспомни — зимой танцы, ты шел маленькой улицей в деревне… в Разливном.

— Переулком. Маленькая улица называется переулок.

— Я забываю язык людей, Андрюша… Мне бывает не с кем говорить.

Андрей не ответил ни слова, и еще сильнее подобрался. Что с того, как одета девица: в красивую кофту и брюки. От нее исходит волна запахов, и главный из них — запах зверя. Танька пахла как заполеванный зверь, которого пора освежевать. Сын охотника не мог сочетать юное смуглое лицо, пушистую розовую кофту и этот запах, эти совершенно звериные взгляды исподлобья. Рядом с Танькой было страшно, неприятно. А девушка заканчивает разговор:

— Там, в проулке сидела на снегу девушка… Ты спросил, не случилось ли что-то у нее? Ты узнал, что ничего не случилось, и ушел. Помнишь?

Андрей пожимает плечами. Ему неприятно, тяжело, он не видит смысла в разговоре. И так свалилось слишком многое — только ушел с гольцов, эти медведи… Если Андрей и помнил зимний вечер и девушку на снегу, то очень смутно.