— А за что его еще можно судить?! Или вы решили поднять эту историю с бульдозером?

— Нет, речь идет все о той же ночи... Есть подозрение, что он не только Самолетова ножом пырнул, но и над Большаковым поработал. Большакова нашли разбитого, переломаны нога, ребро... Голова помята... Сам он не мог так разбиться. Да и Колю Горецкий во время бурана, похоже, бросил. Это тоже статья — оставление человека в условиях, опасных для жизни. Коля мог замерзнуть? Мог. Ушли они с Горецким вместе? Да. Вот такушки... Неважный тебе парень попался, Нина, неважный. Родителей мы не выбираем, но мужей, друзей — можем. У нас этого добра хватает, только свистни. Есть из чего выбрать.

— Хватит уж, отсвистелась.

Нина была маленькой, худенькой женщиной с неожиданно густым голосом. Она приехала работать учительницей, но в последний момент оказалось, что с учителями перебор вышел — много ли их надо для полутора десятка ребятишек. Панюшкин предложил Нине работать в конторе. Из нее получилась на удивление дельная секретарша.

— Ладно, Нина, — сказал Панюшкин. — Разговор этот грустный, да и преждевременный. Следствие, как я понял, ведут большие знатоки. В любом случае справедливость я тебе гарантирую.

— А что мне делать с этой справедливостью, Николай Петрович? Сыт ею не будешь, на стенку не повесишь...

— А может, все к лучшему, а, Нина? Ведь с ним ты все время как по лезвию ходила. Не муж он тебе, да и не хотел им быть... Ну ладно, это я не в ту степь поскакал. Прости великодушно.

Утром следующего дня, когда на солнце сверкало все заснеженное побережье, а редкие черные избы, тягачи и вагончики на льду казались случайными пятнышками на фоне всеобщего торжествующего сияния, Колчанов в сопровождении участкового Шаповалова, пожилого, прихрамывающего, полноватого человека, прошел к небольшой избе, в которой помещалось местное отделение милиции. Здесь уже толпилось полтора десятка человек из тех, кто был вызван повестками, и те, кто был просто любопытен.

— Раздайся народ, правосудие идет! — зычно крикнул Шаповалов и, оглянувшись, подмигнул следователю. Вот, мол, как тут у нас!

— Это мы еще посмотрим, что за правосудие и куда оно идет! — крикнул кто-то из толпы.

— Смотри у меня, Верка, не шустри! Тебя первую допрашивать будем! — ответил участковый, не оборачиваясь на голос.

— Это вы мастаки! — прозвучало откуда-то из слепящего пространства. — Ишь, чем грозить надумали — допрашивать они будут!

— Мастаки не мастаки, а дело свое знаем, гражданин Ревнивый! — Шаповалов не задерживался с ответом.

— Не Ревнивый, а Ревнивых! Я смотрю, оскорблять вы и в самом деле мастаки!

— Какая разница, — отмахнулся Шаповалов. — Все равно ревнивый, как сивуч!

Люди засмеялись, и участковый, довольный тем, что выиграл эту маленькую стычку, быстро снял замок, распахнул двери и повернулся к следователю.

— Прошу! — громко сказал он, торопясь, чтобы Ревнивых не успел выкрикнуть еще какую-нибудь дерзость.

— Небогато живете, — сказал Колчанов, стаскивая пальто. Повесив его на гвоздь у двери, он подошел к печи и прижал к простенку ладони.

— Теплая, — заверил его Шаповалов. — Я уж с утра побывал здесь, протопил.

— Правильно, — Колчанов улыбнулся. — Гостей принимать надо умеючи.

— Да у нас и учиться-то некогда... Вот ты — первое начальство из города. Авось и последнее.

— Авось, — согласился Колчанов. — С кого начнем, Михалыч?

— А с меня и начинай. А чего? Как человек, который знает здесь если не все, то почти все, я смогу сразу ввести в курс дела. — Большое красное лицо Шаповалова светилось доброжелательством и желанием помочь.