|
- Тот же вопрос применительно к ночи с восьмого на девятое декабря. Мария заволновалась. Грудь ее начала вздыматься. Она невольно потянулась к колыбели, словно для того, чтобы схватить ребенка и защищать его. Это был зверь, великолепная самка. Одна лишь сестра милосердия не понимала, что перед ней существо иной породы, и продолжала видеть в ней обыкновенную женщину да еще роженицу. - Скоро вы кончите задавать ей глупые вопросы? - В таком случае я задам другой, который, возможно, заставит вас изменить свое мнение, мадам. Или мадмуазель? - Мадмуазель, с вашего позволения. - Так я и предполагал. Переводите, пожалуйста, сударь. В ночь с восьмого на девятое декабря на одной пикардийской ферме в окрестностях Сен-Жиль-де-Водрез зверски зарубили топором целую семью. В ночь с двенадцатого на тринадцатое октября двое стариков крестьян, муж и жена, были убиты тем же способом на своей ферме в Сент-Обене, тоже в Пикардии. В ночь с двадцать первого на двадцать второе ноября опять-таки топором умерщвлены два старика и несчастный дурачок, их батрак. - Вы что же, считаете, это она?.. - Минутку, мадмуазель. Дайте перевести. Чех переводил с таким отвращением, словно перечисление этих зверств пачкало ему руки. При первых же его словах Мария приподнялась на койке, вывалив одну грудь, которую и не подумала прикрыть. - До восьмого декабря об убийцах ничего не знали, потому что они не оставляли никого в живых. Ясно, мадмуазель? - Мне ясно, что врач разрешил вам свидание всего на несколько минут. - Зря беспокоитесь: она крепкая. Взгляните-ка на нее. Заслоняя малыша, словно волчица или львица детеныша, Мария была так же прекрасна, как и в ту пору, когда предводительствовала своими мужчинами. - Прошу переводить дословно. Восьмого декабря убийцы недосмотрели. Девятилетняя девочка, босиком, в одной рубашке, успела выскользнуть из кроватки, прежде чем ее заметили, и спряталась в таком закоулке, где искать ее никому не пришло в голову. Она все видела, все слышала. Она видела, как молодая красивая брюнетка подносила зажженную свечу к ступням ее матери, как один из мужчин раскроил череп ее деду, а другой в это время поил сообщников. Фермерша кричала, молила, корчилась от боли, а эта тварь, - указал Мегрэ на койку - с улыбкой прижигала вдобавок несчастной груди горящей сигаретой. - Довольно! - запротестовала сестра. - Переведите, - распорядился Мегрэ, наблюдая за Марией, не сводившей с него глаз, но, казалось, ушедшей в себя. - Спросите, имеет ли она что-нибудь сказать. Еще одна презрительная улыбка вместо ответа. - Девочка-сирота, уцелевшая в этой бойне, взята на воспитание чужой семьей в Амьене. Сегодня утром ей показали фотографию этой женщины, переданную по бильдаппарату. Бедняжка со всей определенностью опознала ее. Девочку ни о чем не предупредили. Ей просто дали взглянуть на карточку, и ребенок так разволновался, что у нее начался нервный криз. Переведите, господин чех. - Она словачка, - отозвался сотрудник посольства. Тут младенец заплакал, сестра, посмотрев на часы, вынула его из колыбели и принялась менять пеленки под неотступным взглядом матери. - Позволю себе напомнить, господин комиссар, что время истекло. - А для людей, о которых я говорю, оно тоже истекло? - Матери нужно покормить младенца. - Пусть кормит при нас. |
