Эльстер протянула ему правую руку, и он с облегчением застегнул браслет.

— Как хочешь отметить это знаменательное событие? — спросил он, глядя, как она воюет с его застежкой.

— Хочу в ближайший деревенский кабак, и чтобы мне дали ящик джина и ведро, — проворчала она.

Если бы Джек видел, как лорд Уолтер Говард обходится с его указаниями — обязательно испортил бы момент своим недовольством. Но его не было, и Уолтер подозревал, что не будет уже никогда — если не у зеркала в полутемной комнате Томаса, то сейчас он точно отпустил его.

…

Бекка оставила Зои в доме доктора в деревне. Доктором оказался молодой мужчина, высокий, гладко выбритый, в дорогой одежде. Уолтер наблюдал за ним из окна экипажа. Он разглядел синюю нашивку на его пиджаке — университет Ревенфор, тот, который заканчивал Джек. Зои и правда была в хороших руках.

Уолтер с Эльстер, в крови и саже, из экипажа не выходили. Бекка купила в ближайшей лавке одежду. Платье висело на Эльстер мешком и ей пришлось подвязывать ворот косынкой, чтобы он не сползал с плеч, а Уолтер выглядел как похороненный в рабочем костюме клерк, через неделю выбравшийся из могилы, но их это не особенно смущало. Уолтер, признав бессмысленность попыток отстирать с замызганной ткани жирную сажу и кровь, устроил ритуальное сожжение их старой одежды в железном поддоне на заднем дворе вожделенного Эльстер деревенского кабака.

Бекка, наотрез отказавшись участвовать в попойке, ушла спать.

После этого они действительно заказали по бутылке джина, решив пока обойтись без ведра. Пару часов они сидели в углу друг напротив друга, разделенные столом, почти не моргая смотрели друг другу в глаза и пили, пытаясь смыть последние дни горькой можжевеловой водкой, которую здесь выдавали за джин.

Ничего не выходило — Уолтер никак не мог почувствовать мути опьянения, хотя третья на двоих бутылка подходила к концу. Эльстер не отставала, и в ее глазах явно читалась тоска. Стоило ему подумать, что она и правда настолько искусно сделанный механизм, что просто сама не знает об этом, как Эльстер, не меняя выражения лица, и, кажется, даже не закрывая глаз, уронила голову на скрещенные руки и уснула прямо за столом.

Он обнаружил, что на ногах стоит достаточно твердо, чтобы идти, а не ползти в снятый на втором этаже номер, но недостаточно, чтобы нести Эльстер на руках. Пришлось будить ее — следить, чтобы она не споткнулась и не упала с лестницы он пока мог.

А потом он запер дверь, проверив ее несколько раз, упал рядом с Эльстер на неразобранную постель, успев восхититься забытой роскоши чистых застиранных простыней и соломенного тюфяка, и уснул.

Он спал и не видел снов. Ни мертвой Эльстер, ни Унфелиха, ни тюрьмы, ни Джека. Он спал, и черный пустой сон лился в измученную душу, как вода.

Он проснулся ночью, почувствовав, как что-то изменилось, нарушив окружающую гармонию. С трудом открыв глаза,

Уолтер разглядел Эльстер, приподнявшуюся на локте и задумчиво смотрящую на его лицо.

— Что случилось? — спросил он.

Он все еще был пьян, и она, судя по глазам тоже. И Эльстер начала говорить. Она говорила тихо, иногда путаясь в бессвязных кружевах слов, иногда громко, с какой-то патетической истеричностью, а потом снова переходила на шепот.

В ее словах было мало смысла, это был поток, тщательно запертого, годами гниющего в душе. Она говорила о своих страхах и ненависти. Говорила о том, что никогда никого не любила и не собиралась любить, сравнивала свою физическую стерильность с душевной пустотой и напоминала ему, аристократу-лорду-Говарду, что ему полагается наследник и дочка, которую можно удачно выдать замуж. Говорила еще какие-то глупости, а Уолтер слушал с непроницаемо серьезным лицом, понимая, что сейчас происходит примерно то, зачем она предусмотрительно просила ведро, только вместо джина и желчи ее рвет словами.