Теперь она была дома. У нее было время, чтобы все хорошенько припомнить, и она пришла в уныние. Корби, должно быть, считал ее слишком наивной и подшутил над ней. Что он сделал, так или иначе? Вынул несколько шпилек из ее волос, сказал ей, что она должна прекратить копировать Гиллиан, произвел циничные выпады. Вряд ли он хотел в действительности осуществить свои угрозы.

Перепуганная и впавшая в панику после разборки с Хамстером, Эмма, решившая, что ее достоинству что-то угрожает, должно быть, невероятно позабавила его. Очень возможно, что он все еще смеется.

Но Эмма и раньше попадала в щекотливые положения. Пару раз это были весьма опасные ситуации. У нее был большой опыт по части отступлений в таких случаях. Она знала, когда улыбнуться, а когда быть резкой. Теперь, лежа дома, в кровати, ей приходила на ум дюжина способов, более легких и безболезненных, с помощью которых она могла бы вчера охладить накаляющуюся ситуацию. И не пришлось бы ей прыгать с лестницы, едва не ломая шею.

«Я разозлилась, – думала она. – Какое он имел право говорить, что я выгляжу глупо, закалывая волосы таким способом? Я была настолько зла, что мне необходимо было выйти».

Пилюли от боли помогали не больше, чем транквилизаторы. Неудивительно, что раннее утро называют временем смерти, часто люди умирают именно в это время. И сейчас, лежа ранним утром в холодной темной комнате, она вдруг ясно ощутила свое одиночество, и нога запульсировала от боли еще сильнее. Она села и попробовала ослабить тугие бинты, но это оказалось ей не под силу. Она осталась сидеть, горестно ссутулившись.

Если бы они позволили ей хотя бы лечь спать в ее комнате наверху, она могла бы оттянуть занавеску и смотреть на освещенный луной «Хардич-Хаус». Но сначала она увидела бы мельницу. Мельница и Корби стояли на пути, напоминая ей слова Корби: «Ваш Марк Хардич – мираж, ходячий, разговаривающий любовник-призрак».

«Я ненавижу Корби, – подумала она по-детски, – я ненавижу его! Как я объясню все Марку?» Она фыркнула от жалости к себе, улыбнулась своей глупости, но сдержать рыданий не смогла.

Как все перепуталось! Остается только плакать, и она продолжала всхлипывать – зачем сдерживаться?

– Эмми, что, очень болит? – Это была Крисси, босиком, в длинной викторианской ночной рубашке. Она выглядела взволнованной.

Эмма задохнулась от неожиданности:

– Что ты здесь делаешь?

Крисси парила у кровати.

– Мы остались. Мы расположились в старой комнате Кита.

Это был великодушный поступок, но Эмме было неловко. Она сказала смущенно:

– Извини, ведь я даже не больна. Только эта глупая лодыжка.

– Я думала, что буду периодически заглядывать к тебе и следить, чтобы ты спала, – сказала Крисси. Она была рада помочь. – Ну как, хорошо я придумала, правда? Теперь я тебе сделаю что-нибудь горячего.

– Не беспокойся, не надо… – начала Эмма, но Крисси была уже далеко. Эмма не могла пойти за ней, чтобы остановить, а если позвать, то можно разбудить мужчин. Пришлось ждать.

Крисси возвратилась через несколько минут с чашкой.

– Горячее молоко, – объявила она.

– Спасибо. – Эмма взяла чашку и стала объяснять: – Действительно, мне уже не больно. Не знаю, почему я плакала.

– Думаю, у тебя шок. Выпей молока. – Крисси подождала, пока Эмма выпьет. Крисси верно выбрала способ лечения, она, конечно, не ошиблась в диагнозе. Да, это было шоковое состояние.

Эмма заснула после горячего молока, но утро началось рано. Первый телефонный звонок раздался еще до завтрака, и посетители не заставили себя ждать. Хоть всеобщее внимание и забота были приятны, они не облегчали положения Эммы.