В тяжелом полосатом плаще до пят поверх длинной рубашки Макман гулял в любую погоду, с утра до ночи. Не раз и не два его были вынуждены искать с фонарями, чтобы вернуть в камеру, ибо он оставался глух как к ударам колокола, так и к крикам и угрозам, сначала Лемюэля, а потом и остальных стражей. Тогда смотрители, в своих белых одеждах, вооружившись палками и фонарями, высыпали из помещений и прочесывали рощи и заросли папоротника, клича беглеца по имени и угрожая ужасными карами, если он немедленно не сдастся. Но наконец они заметили, что он прятался, если он прятался, в одном и том же месте, и, следовательно, напрягаться нет нужды. С тех пор Лемюэль один, молча, как всегда, когда он знал, что делать, шел прямо к кусту, под которым залегал Макман. Мой Боже. И часто они оба оставались там некоторое время, под кустом, прежде чем вернуться назад, тесно прижавшись, ибо места было мало, возможно, прислушиваясь к ночным шорохам, совиным крикам, ветру в листьях, морю, когда оно поднималось достаточно высоко, чтобы донести до них свой голос, и к другим ночным звукам, которых не распознать. Иногда случалось, что Макман, не выдержав общества, возвращался один в свою камеру и сидел там, пока к нему не присоединялся Лемюэль, гораздо позже. Это был истинно английский парк, хотя и далеко от Англии, запущенный и заросший, деревья, кусты, полевые цветы, сорняки воевали друг с другом за место под солнцем. Однажды вечером Макман вернулся в камеру с суком от сухого ежевичного куста пользуясь им как палкой. Лемюэль вырвал у него сук и ударил его несколько раз, а потом еще и еще, нет, лучше не так, Лемюэль позвал сторожа по имени Пат, законченную скотину, жестокого и тупого человека, хотя и тщедушного на вид, и сказал ему: Пат, ты только посмотри. И Пат вырвал палку у Макмана, который, видя, какой оборот принимает дело, крепко держал ее, прижимая к себе, и бил его до тех пор, пока Лемюэль не велел прекратить, и даже некоторое время после этого. Все это молча. Несколько позже Макман, принеся с прогулки гиацинт, который выдернул вместе с луковицей и корнями, думая, что так его удастся сохранить дольше, чем если просто сорвать, был сурово наказан, Лемюэль что было силы вырвал у него из рук цветок и пригрозил снова позвать Джека, нет. Пата, Джек - это совсем другой сторож. Однако то, что Макман почти уничтожил куст, из породы лавровых, под которым прятался, ни разу не вызвало на его голову ни малейшего упрека. Это и неудивительно, против него не было улик. Если бы его спросили, он, безусловно, сказал бы правду, потому что не подозревал, что сделал что-то плохое. Но они, вероятно, полагали, что он будет изворачиваться и лгать, решительно все отвергая, и, значит, бессмысленно задавать ему вопросы. Кроме всего прочего, в приюте святого Иоанна вопросы задавать не любили, а просто принимали строгие меры или же не принимали, в соответствии со своей странной логикой. Ибо, если задуматься, на каком юридическом основании цветок в руке означает, что его сорвал именно тот, кто его держит? Или сам факт публичного обладания цветком является уголовным преступлением, аналогичным преступлению укрывателя или скупщика краденого? А если и так, то не лучше ли прямо и откровенно поставить в известность об этом всех заинтересованных лиц, чтобы чувство вины не просто следовало за преступным актом, но предшествовало ему и его сопровождало.