Иногда так хочется побыть одному и в тишине…

Мысли унесли меня куда-то вперёд, в такие дали, куда я ещё никогда не заглядывал. Я внезапно нашёл врага из прошлой жизни, победил его и теперь где-то там замаячил горизонт за которым… За которым — что?

Ход истории изменился, Троцкого больше нет, скоро не станет Ленина, Ягода — вернее тот, кто занял собой его тело, пал от моей руки. Всё это неизбежно повлечёт за собой перемены. Что-то к лучшему, что-то, обязательно, к худшему.

Вряд ли удастся избежать большой войны, слишком многие в ней заинтересованы, но есть крохотный шанс, что к ней мы подготовимся значительно лучше.

Эх, дай бог! Только бы снова не вмешались пресловутые «корректоры»…

Дмитрий Михайлович перевернул последний лист, устало вздохнул и посмотрел на меня. Я встрепенулся, ожил и отклеился от нагретой стены.

Сейчас начнётся.

— Ну что Григорий… простите, Георгий Олегович… Как будем жить теперь после этого? — скосил он взгляд на документы Дерибаса.

— Надеюсь, что дружно, Дмитрий Михайлович, — убеждённо произнёс я.

— А это возможно? — удивился он.

Я не знал, но догадывался, что в нём сейчас говорила обида. И понять его можно: мы проворачивали операцию фактически за его спиной, не поставив в известность. А ведь это не хухры-мухры, а самый главный сыскарь губернии. Тут даже святой оскорбится, а святых в нашей непростой профессии нет. Мы просто учимся…

И всё-таки, он в первую очередь опер, должен прекрасно понимать, а не устраивать разборки в нашем стеклянном доме.

— Зависит от вас, — твёрдо сказал я, пытаясь заразить его своей уверенностью.

— Неужели? — хмыкнул он.

— Дмитрий Михайлович, поверьте — это было вынужденным решением и его принимали там, наверху. Была б моя воля, я бы обязательно всё вам рассказал, — сделал новую попытку оправдаться и успокоить его я.

Получилось, но не очень. Обиду он проглотил, вернее — сделал вид, что проглотил, но какое-то время она будет жечь его изнутри, и это может повлиять на наши дальнейшие отношения. Мне, конечно, детей с ним не крестить, но долго или коротко (кто ж его знает?) придётся работать вместе, и это не та работа, при которой можно закрыть глаза на взаимную неприязнь. Рано или поздно всё обязательно проявится и даст о себе знать, причём даст знать больно.

— Давайте на чистоту! — попросил я.

— То есть вы до сих пор мне врали? — горько усмехнулся Барышев.

Я мысленно досчитал до трёх. Ох, как же нелегко порой бывает вести разговоры с умудрёнными жизненным опытом людьми. Они везде ищут подвох и не могут расслабиться даже на секунду.

Любой начальник, даже самый маленький, в первую очередь политик.

— Не надо так! Ну пожалуйста!

— А как прикажете поступить?

— Будь вы на моём месте, вели бы себя точно так же. На карту было поставлено слишком много. Мы не имели права рисковать. Если по-прежнему злитесь на меня — скажите прямо, я вас пойму…

— И что тогда?

Я пожал плечами.

— Поговорю с Дерибасом, что-нибудь придумаю. Переведусь из Одессы назад в Москву. В конце концов, там мои товарищи, мой спецотдел…

Барышев фыркнул.

— Ошибаешься, Быстров! Я ценными кадрами не разбрасываюсь.

Я вопросительно поднял бровь. Надо же как его зацепило.

Он продолжил:

— И коль тебя оставили под моим начальством до особого распоряжения — даже не дёргайся! Будешь пахать вместе с нами! Тем более фронт работы широкий. И спрашивать я с тебя буду как с любого другого моего сотрудника.

Барышев снова усмехнулся.

— Правда, пока их у меня стало меньше, но дай время Быстров, про наше одесского угро ещё легенды начнут складывать.