Но ему лучше заговорить, тогда есть шанс переквалифицировать его в свидетели.
– Я знаю, как его разговорить, – произнёс я. – Передайте ему, пожалуйста, что его жена ждёт ребёнка. Узнав об этом, Александр примет правильное решение.
– Хорошо. Надеюсь, это поможет. У вас ко мне всё, товарищ Быстров? – Латыш внимательно уставился на меня.
– Да, – подтвердил я.
– Тогда, прежде чем вы покинете палату, я тоже хочу сказать вам несколько слов. Помните, в нашу предыдущую встречу я обмолвился, что у меня есть на вас определённые виды?
– Помню.
– Так вот: сейчас я уже не столь в этом уверен. Вы разочаровали меня, Быстров. Я уже наслышан о ваших многочисленных «подвигах» и искренне считал, что вы подаёте большие надежды и сможете стать отличным сотрудником ГПУ. Однако этот разговор заставил меня колебаться.
– В чём моя проблема, товарищ Маркус? – нахмурился я.
– Вы ставите личные интересы выше государственных. Теперь я не смогу вам доверять, товарищ Быстров.
– Но вы хотя бы верите в то, что я поймаю Капустина?
– Поскольку для вас это личное дело, то даже не сомневаюсь, – усмехнулся Маркус. – Чисто по-человечески, вы мне симпатичны, Быстров, но я вынужден думать как государственный служащий. И больше никогда… Я подчёркиваю это слово! Никогда не обращайтесь ко мне с подобными предложениями, если не хотите оказаться под арестом. Мы друг друга поняли?
– Поняли, – кивнул я.
– Тогда до свидания, товарищ Быстров. И хорошенько запомните то, что я вам сказал.
Чекист опустил голову на подушку и закрыл глаза.
– До свидания, – произнёс я и вышел из палаты.
Дальше я намеревался навестить дом Слыщёвых, но до вечера оставалась ещё уйма времени, других планов у меня не имелось, так что я просто побродил по улицам города, перенёсшего подряд две революции, мировую, а затем и гражданскую войну, Петрограда. Заглянул на Центральный рынок, где меня ещё у входа с Кронверкской атаковали пацаны, торговавшие всякой мелочёвкой: махоркой, папиросами, зажигалками и кремнями для них.
Внутри шла бойкая торговля. Вещи покупались и тут же перепродавались, порой раза в два-три дороже. Часы, самовары, швейные машины, иглы, платки, фанерные, обтянутые кожей чемоданы, домашняя утварь от одиночных чашек до изысканных фарфоровых сервизов… Всё уходило влёт.
Народу на рынке было – не протолкнуться. То и дело кто-то сталкивался со мной, прижимался, толкал локтями. Наверняка в толпе сновали карманники, так что стоило поберечь содержимое карманов.
Меня привлёк запах свежей выпечки, желудок сразу напомнил о собственном существовании.
Ладно, гулять так гулять…
Я подошёл к деревянному навесу, где гроздьями свисали сладкие калачи и баранки, кипел самовар. За прилавком стоял смуглый улыбчивый татарин.
– Не стесняйся, дорогой! Всё свежее, с пылу – с жару! – увидев на моём лице интерес, стал он рекламировать товар. – На улице холодно – чайку откушай, согреешься.
– Уломал! – усмехнулся я. – Стакан чая и калач. Сколько с меня.
– Э… совсем дёшево, дорогой! Не пожалеешь…
Татарин назвал цену, мы немного поторговались, но всё равно расстались довольные друг другом.
Своеобразное удовольствие: пить посреди толпы горячий чай с тёплой, источавшей аромат корицы булкой. Можно на пару минут порефлексировать, забыть о миллионе проблем.
Я с сожалением сделал последний глоток. Всё хорошее слишком быстро заканчивается. Я снова вернулся в реальный мир, к своим «баранам». |