– Это если предположить, что против нее выдвинут обвинение и осудят, – сказал Брунетти, зная, что такое вполне вероятно. – А это может занять годы, – добавил он: перипетии судопроизводства были ему хорошо знакомы.

– Сомневаюсь, – ответил Патта.

– Вице‑квесторе, в моей практике есть дела, заведенные более пяти лет назад, а день суда по ним до сих пор не назначен. Повторяю, это может тянуться не один год.

– Все зависит исключительно от решения вашей жены, комиссар. Dottore Митри был настолько любезен – я бы даже сказал, настолько добр, – что предложил оперативно решить проблему. Но ваша жена, кажется, предпочла его предложение не принимать. Посему последствия лежат полностью на ее совести.

– При всем моем уважении, вице‑квесторе, – возразил Брунетти, – это не совсем так. – И, прежде чем Патта успел вставить слово, продолжил: – Dottore Митри предлагал этот вариант мне, а не моей жене. А я уже объяснял, что не могу принимать решение за нее. Если б он обратился непосредственно к ней, а она бы отказалась – тогда ваши слова были бы совершенно справедливы.

– Вы ей не сказали? – удивился Патта.

– Нет.

– Почему?

– Думаю, это дело Dottore Митри.

На лице Патты изобразилось крайнее изумление. Он некоторое время поразмыслил и вынес решение:

– Я ему передам.

Брунетти кивнул – то ли в знак благодарности, то ли просто так.

– Это все, вице‑квесторе? – спросил он.

– Да. Но все‑таки вы в административном отпуске. Это понятно?

– Да, вице‑квесторе, – сказал Брунетти, хотя не имел ни малейшего представления о том, что это значит; ясно было только, что он больше не полицейский, а, следовательно, безработный. Не попросив у Патты разъяснений, он повернулся и вышел из кабинета.

Синьорина Элеттра по‑прежнему сидела за своим столом, но на сей раз читала журнал, видимо, расправившись с «Газеттино». Когда Брунетти вышел, она подняла на него глаза.

– Кто сообщил прессе?

Она покачала головой:

– Понятия не имею. Вероятно, лейтенант. – И она взглянула на дверь кабинета Патты.

Брунетти понял ее пантомиму и сообщил:

– Отправил меня в административный отпуск.

– Никогда ни о чем подобном не слышала, – заметила она. – Должно быть, он изобрел его специально для такого случая. Что будете делать, комиссар?

– Отправлюсь домой и буду читать книги, – ответил он.

Сказав это, он вдруг задумался и понял, что ему действительно хочется так поступить. Нужно только пробраться сквозь журналистов, столпившихся у здания, ускользнуть от их камер и однообразных вопросов, тогда можно будет вернуться домой и читать – до тех пор пока Паола не примет решение и дело не уладится. Он может позволить книгам унести себя прочь от квестуры, из Венеции, из этого жалкого века, кровожадного и падкого на дешевую сентиментальность, в мир, где душа его почувствует себя более привольно.

Синьорина Элеттра улыбнулась, решив, что он шутит, и снова занялась журналом.

Он не стал возвращаться в кабинет и двинулся прямо к дверям квестуры. Как ни странно, репортеры ушли, единственным следом их недавнего присутствия были валявшиеся на мостовой куски пластика и ремень, оторвавшийся от камеры.

11

Добравшись до дома, он обнаружил у дверей подъезда остатки толпы, трое оказались теми же самыми людьми, что пытались взять у него интервью возле квестуры. Он даже и не подумал отвечать на выкрикиваемые ими вопросы, растолкал их и вставил ключ в замок огромной portone – входной двери, ведшей в вестибюль.