|
И я вдруг явственно вспомнил, как пленяло меня когда-то загадочное величие Лестата, его сокрытое от многих великолепие. Неужели Меррик так же влекло ко мне? Что, если и она теперь попала во власть губительного очарования? Она, как всегда, отлично прятала свои мысли. Да, я думал о Луи. Помнил о его отчаянном желании, чтобы Меррик применила свои магические способности и совершила то, о чем он про-сил. Но Меррик была права. Я действительно в ней нуждался. Мне было необходимо ее присут-ствие, ее понимание. Когда я наконец заговорил, горечь, отчетливо прозвучавшая в голосе, удивила меня самого: – Это великолепно. И невыносимо. Я пребываю за гранью жизни, но никак не могу исчез-нуть за нею окончательно. Мне некому передать свои знания. Она не стала ни спорить, ни расспрашивать. В глазах неожиданно вспыхнуло сочувствие, маска хладнокровия исчезла. Несмотря на потрясающее умение Меррик скрывать свои чувства, мне не раз приходилось наблюдать столь же резкие перемены в ее настроении, становиться сви-детелем тех редких моментов, когда все ясно без слов. – Скажи, а если бы ты не обрел тогда новое, молодое тело, сумел бы Лестат тебя прину-дить? – спросила она. – Если бы ты оставался прежним Дэвидом, нашим благословенным Дэви-дом семидесяти четырех лет... Кажется, именно столько тебе тогда было? Так вот, если бы ты в тот момент оставался нашим высокочтимым Верховным главой, сумел бы Лестат превратить тебя в себе подобного? – Не знаю, – взволнованно ответил я. – Я часто задаю себе этот вопрос. Честно, не знаю. Эти вампиры... то есть я хочу сказать... мы, вампиры, любим красоту, можно сказать живем ею. Красота для нас широкое понятие, ты даже не представляешь, насколько широкое. Даже обладая самой нежной душой, ты все равно не сможешь понять, как мы находим красоту там, где смерт-ные ее не видят, но мы действительно дышим прекрасным, тянемся к нему. А красоту эту я бес-счетное число раз использовал во зло. Она подняла стакан в приветственном жесте и сделала щедрый глоток рома. – Если бы ты подошел ко мне без предупреждения, прошептал в толпе мое имя и дотро-нулся до руки, я бы тебя сразу узнала и безошибочно поняла, кем ты являешься, – сказала Мер-рик. На мгновение ее лицо омрачилось, но тут же вновь сделалось безмятежно спокойным – Я люблю тебя, мой старый друг, – добавила она. – Ты уверена, дорогая? – спросил я. – Ради насыщения этого тела я совершил множество весьма неблаговидных поступков. Меррик допила содержимое стакана Я хотел было наполнить его снова, но она, опередив меня, сама потянулась за бутылкой. – Ты хочешь получить записки Эрона? Я был совершенно огорошен. – А ты что, готова их отдать? – Дэвид, я преданно служу делу Таламаски. Кто знает, какая участь ожидала меня, если бы не орден. – Меррик помедлила немного, затем добавила: – Но я также всей душой верна тебе... – Она опять замолкла на несколько секунд. – Ты и был для меня Таламаской, Дэвид. Можешь себе представить, что я почувствовала, услышав сообщение о твоей смерти? Я вздохнул. Что я мог ответить? – Разве Эрон не рассказывал, как мы оплакивали тебя – все те, кому не доверили даже час-тицу правды? – Клянусь душой, Меррик, мне очень жаль. Нам казалось, что тайна слишком опасна и ее следует хранить. Другого оправдания у меня нет. – По официальной версии, ты умер здесь, в Штатах, в Майами-Бич. Останки отправили в Англию еще до того, как мне сообщили по телефону, что тебя больше нет. Знаешь, что я сделала, Дэвид? Я заставила служащих похоронного бюро задержать гроб до моего приезда в Лондон. Когда я наконец добралась, он был уже запечатан, но я заставила их снять крышку. Да, застави-ла: вопила и ругалась, пока они не сдались. Затем я выслала всех из зала и осталась наедине с тем телом, Дэвид, с тем напудренным и прихорошенным покойником, уложенным в атлас. |
