|
Она никогда не ходила в настоящую школу. – Меррик Мэйфейр... – Я нежно обнял ее. Она была высокая для своих четырнадцати лет, с красиво оформившейся грудью, отчетли-во выступавшей под тонкой хлопковой тканью платья-рубашки, с рассыпавшимися по плечам мягкими сухими волосами. В любом другом месте она могла бы сойти за красавицу испанку, но только не здесь, в самой причудливой части юга страны, где история рабов и их свободных по-томков включала в себя великое множество примеров смешанных союзов и внебрачных связей. Жителю Нового Орлеана достаточно было взглянуть на эту прелестную кожу цвета кофе с моло-ком, чтобы мгновенно распознать африканские корни ее обладательницы. В точности этого сравнения я смог убедиться, когда добавил сливки в густой напиток из кофе с цикорием, которым меня угостили. – Все мои родственники цветные, – сообщила девочка с ярко выраженным французским акцентом. – Те, у кого кожа побелее, отправляются жить на север. Так было всегда. Они даже не желают навестить Большую Нанэнн. Не хотят ни с кем знаться. Я тоже могла бы сойти за белую. Но как же тогда семья? Как же тогда быть со всем тем, что передается из поколения в поколе-ние? Я бы никогда не бросила Большую Нанэнн. И пришла сюда только потому, что она сама велела мне сделать это. В огромном кресле, обтянутом кожей цвета бычьей крови, девочка казалась совсем ма-ленькой и в то же время удивительно соблазнительной. Две тоненькие золотые цепочки еще бо-лее усиливали это впечатление. Одна из них охватывала ее щиколотку, а другая, с украшенным бриллиантами крестиком, сверкала на шее. – Хотите посмотреть портреты? – предложила она, показывая на коробку из-под обуви, ле-жавшую у нее на коленях. – В них нет никакого колдовства, можете разглядывать сколько угод-но. И она выложила на стол передо мной дагерротипы – безукоризненно четкие фотографиче-ские снимки на стекле. Каждый из них был заключен в гуттаперчевую рамку, щедро украшен-ную венками из цветов и виноградных кистей; многие рамки закрывались, как книжечки. – Самые ранние относятся к тысяча восемьсот сороковым годам, – пояснила девочка, – Это все мои родственники. Фотографировал тоже член нашей семьи. Он делал прекрасные портреты и пользовался популярностью. После него остались кое-какие записи... Я знаю, где они хранятся. Страницы, исписанные красивым почерком, лежат в коробке на чердаке дома Большой Нанэнн. Она подвинулась на краешек кресла и из-под краешка короткой юбки выглянули коленки. Густая масса волос отбрасывала тень на спинку кресла. Красиво очерченный лоб был чистым и гладким. Хотя ночь была лишь слегка прохладной, в камине горел огонь, и потрескивание поленьев еще более усиливало атмосферу таинственности, царившей в напоенной ароматами уютной комнате с книжными полками и живописно расставленными греческими скульптурами. Эрон с гордостью наблюдал за девочкой, но все же чувствовалось, что его терзает какая-то забота. – Вот, посмотрите, это все мои дальние предки. – Она словно раскладывала колоду карт. Игра света и тени на овальном лице придавала ему особенное очарование. – Они старались дер-жаться вместе. Но, как я уже говорила, те, кто мог сойти за белых, уезжали. Подумать только, от чего они отказались! Как можно было забыть свои корни и прошлое? Взгляните сюда. Я принялся рассматривать маленький снимок, поблескивавший в свете масляной лампы. – Это Люси Нэнси Мэри Мэйфейр. Ее отец был белым, но никаких сведений о нем не со-хранилось. Мужчины в семье всегда были только белыми. Чего только наши женщины не делали ради них. Моя мать отправилась в Южную Америку с белым мужчиной и взяла меня с собой. Я помню джунгли... Она замолчала в нерешительности – то ли уловив отголоски моих мыслей, то ли просто обратив внимание на выражение моего лица. Мне никогда не забыть первых лет, проведенных на Амазонке. |
