|
Именно дереву был, без сомнения, сад обязан своим существованием. Результат, который вряд ли мог прийти на ум фельдмаршалу, когда в тот далекий день, совершенно свободный от квиконсов[3], во главе элегантных и сытых помощников, он поддерживал хрупкий росток в наполненной росою лунке. Но довольно об этом дереве, и больше не услышим о нем, от которого сад получил тот легкий шарм, коим все еще обладал, не говоря уже о своем названии. Дни задушенного гиганта были сочтены, впредь ему предстояло все чахнуть и гнить, и так, постепенно, исчезнуть. Тогда какое-то время в сем загадочно поименованном саду людям дышалось бы свободнее. Мерсье и Камье места этого прежде не знали. Отсюда, несомненно, и выбор его для встречи. Определенные вещи не следует никогда знать точно. Сквозь оранжевые стекла дождь казался им золотым и будил воспоминания, связанные с предпринятыми на свой страх и риск экскурсиями, у одного в Рим, у другого в Неаполь, обоюдно замалчиваемые и сопровождаемые переживанием, похожим на стыд. Им полагалось бы почувствовать себя чуть бодрее в память пыла тех далеких дней, когда они были молодыми и горячими, и любили искусство, и высмеивали супружество, и не знали друг друга. Но они ничуть не чувствовали себя бодрее. — Пошли домой, — сказал Камье[4]. — Почему? — сказал Мерсье. — Весь день будет лить, — сказал Камье. — Долгий, короткий, это всего лишь дождь, — сказал Мерсье. — Я не могу стоять тут и ничего не делать, — сказал Камье. — Тогда давай сядем, — сказал Мерсье. — Еще хуже, — сказал Камье. — Ну тогда давай будем прохаживаться вперед-назад, — сказал Мерсье, — правильно, рука в руке, будем ходить туда, сюда. Здесь не очень много места, однако могло бы быть и еще меньше. Клади, вот сюда, наш зонт, помоги мне убрать с дороги наш сак, вот так, благодарю, и — марш. Камье подчинился. Время от времени небо светлело, а ливень слабел. Тогда они, по-видимому, останавливались в дверях. Что служило небу сигналом опять потемнеть, а дождю подбавить ярости. — Не смотри, — сказал Мерсье. — Достаточно звука, — сказал Камье. — Это правда, — сказал Мерсье. Помолчав немного, Мерсье сказал: — Тебя собаки не беспокоят? — Почему он не вынимает? — сказал Камье. — Не может, — сказал Мерсье. — Почему? — сказал Камье. — Одно из маленьких технических приспособлений природы, — сказал Мерсье. — Позволяет быть вдвойне уверенным, что осеменение состоялось. — Они начинают верхом, — сказал Камье, — а кончают задом-наперед. — А ты бы чего хотел? — сказал Мерсье. — Экстаз миновал, они жаждут разъединиться, пойти и пописать напротив почты или съесть кусочек дерьма. Но не могут. Вот и трутся задницами друг о друга. Ты на их месте делал бы так же. — Деликатность удержала бы меня, — сказал Камье. — И что бы ты делал? — сказал Мерсье. — Изображал бы сожаление, — сказал Камье, — что не в состоянии незамедлительно возобновить столь сладостные непристойности. — Помолчав немного, Камье сказал: — Давай усадимся. Я себя чувствую совсем высосанным. — Ты имеешь в виду, усядемся, — сказал Мерсье. — Я имею в виду, усадимся, — сказал Камье. — Ладно, — сказал Мерсье, — давай усадимся. Трудяги принялись опять за свое, воздух наполнился криками удовольствия и боли, и более изысканными звуками тех, для кого жизнь исчерпала свои сюрпризы как с положительной, так и с отрицательной стороны. |
