Погоди.

Я еще не все спросила. Мне надо знать...

- Ты убил меня? - этот вопрос повисает в тишине. И я ощущаю колебания... его тянет признаться, взять на себя чужую вину, но пузырь лопает и призрачный вой наполняет комнату. В нем столько безнадежности, живой тоски, что я падаю на пол, зажимая уши.

Я вижу их, полупрозрачные тени бродячих псов.

Я ощущаю холод, исходящий от тел.

Я даже, кажется, могу прикоснуться, провести по жесткой их шерсти, собирая иней безмирья. Но я боюсь шелохнуться, я забываю дышать, благо воздух мне не нужен. Я слушаю, как кричит Мортимер... и плачу. Слезы катятся градом и длится это целую вечность.

А потом псы уходят.

Только последний тычется носом в раскрытые мои ладони, словно выпрашивая ласку. Я не против. И чудовища нуждаются в нежности.

Глава 49

Глава 49

...в той комнате много красного и золотого. Кажется, дядюшка испытывал неистребимую любовь к этому сочетанию. Обивка кресел цвета венозной крови. Гардины - артериальной. А вот ковер из алых и багряных полос сложен. Темно-бордовое покрывало на софе.

И белоснежное платье на нашей убийце.

Ей идет.

Простой прямой крой, и платье больше похоже на рубаху, перехваченную тонким пояском... дорогая простота. И я помню, что видела его в каталоге, но...

...дядюшка ее баловал.

- Как тебя зовут? - мой голос искажен и, кажется, заполняет всю эту душную комнатушку, в которой нечем дышать. И я иду к окну, распахиваю его рывком.

Втягиваю сырой зимний воздух.

Хорошо.

- Все в порядке? - Диттер подставляет плечо. Своевременно. Я скажу ему спасибо. Потом. Позже. А пока... я просто постою, отогреваясь его теплом, наслаждаясь зимой и запахом ее. Из окна тянет дымами. Мокрым камнем. Гниющим деревом. Сдобой.

- Как ее зовут? - повторяю я вопрос.

Почему-то это кажется невероятно важным.

- Гертруда.

Хорошее имя... Гер-тру-да... волосы она собрала, перетянула лентой. Простенькая прическа, но опять же слишком идет ей, чтобы поверить в случайность.

Круглое детское личико.

Губки бантиком.

Бровки светленькие. В тусклых глазах озера слез, только почему-то я больше не верю...

- Откуда в спальне нож?

Этот вопрос занимает лишь меня. И Гертруда вздрагивает, а слезы-таки проливаются, катятся по пухлым щечкам потоками. И Вильгельм хмурится. Неужели, и его проняло? Наверное, простуда виновата... он ведь дознаватель, он должен понять, насколько несуразна эта история...

- Он... он читал письма... и иногда... потом... - она протягивает руки, демонстрируя вязь шрамов. - Ему нравилось... неглубоко... он сам лечил.. .порошками... но кровь - нравилась. Я просто... я поняла, что не могу больше.

Или не хочет.

Лепет этот меня раздражает. Но Аарона Марковича я все-таки попрошу о помощи.

- Кто к нему заходил?

- Кто? - она эхом повторяет мой вопрос. А Вильгельм хмурится лишь сильнее. Диттер же крепче сжимает меня, а я не против, я не буду вырываться. И даже голову на плечо пристрою, пусть это трижды неуместно, зато мне хорошо.

А остальные - в бездну.

- Я и спрашиваю, кто? - я поморщилась.

Я принесла с собой не только холод иномирья, но и отчетливый запах разложения. Этак к вечеру от тела вовсе ничего не останется.

- Н-не знаю...

- А что знаешь?

- Ничего не знаю, - в тусклых глазах плеснул гнев.

И исчез.

- Я... виновата... но он... он... - и вновь слезы потекли.

Он был форменным ублюдком, дорогой мой дядюшка, и этого не отнять. И скучать я по нему не стану, что совершенно точно. Однако... уж больно удачно он преставился.

...а с другой стороны, до чего удобная фигура на роль злодея.