- Здравствуй, - сказала я той, которая глядела на голову с немалым удивлением в золотых глазах. - И прости, что задержалась...

- Ничего, - этот голос наполнил маленький храм. - Мы подождали. Мы умеем ждать.

Я говорила, что вкус у моей дорогой сестрицы отсутствует напрочь?

Да и разум тоже.

Алые свободные одежды, конечно, хорошо... и ткань великолепная, насыщенного темно-красного цвета... шелк переливается, льнет к бледной коже, вот только кожа эта кажется немного рыхловатой. И пятна краски на нее легли неровно.

Красная.

Конечно.

И золотая, но золота немного. Оно капельками собралось на скулах, поднимаясь к вискам, тогда как алая краска толстым слоем покрывала и щеки, и переносицу, и лоб. Волосы сестрица выкрасила в черный и зачесала, несколько, правда, перетянув, отчего лоб ее казался слишком гладким, а глаза приобрели нехарактерную прежде раскосость.

- Утра доброго, - сказала я, решив все же быть вежливой. - И куда это ты так вырядилась?

Она была боса.

И на щиколотках поблескивали браслеты. Они же унизывали запястья, мешаясь друг с другом, сливаясь в один неудобный, полагаю, и отвратного вида золотой ком.

- Склоните головы пред ее ликом, - велела сестрица, вытаскивая из шелковых складок нож. Такой хорошо знакомый нож... стоило припрятать его понадежней, но кто ж знал, мне казалось, что надежней храма места нет, а оно вон как оказывается.

- Ибо грядет время истины!

А пафоса-то, пафоса... и глаза блестят, зрачки расширены... чего она накурилась?

Или наглоталась?

- Слушай, что за дурь ты затеяла? - я отпустила руку Диттера, отчаянно надеясь, что у него хватит ума не лезть на рожон. В конце концов, даже я ощущаю, что в этом неуклюжем тельце собрались немалые силы.

Может, поэтому Летиция и сошла с ума?

Все-таки у каждого есть свой предел, а сестрица...

Она рассмеялась, и от смеха этого запахло кровью. Надо же... а ведь знакомо...

- Ты... ты думаешь, что самая умная? - спросила сестрица, и крутанула запястьем. Какой-то неприятный такой жест, у нормального человека связки не позволят подобное сделать.

Но сила загудела.

А дознаватели рухнули. Вот стояли, и вот уже лежат, свернувшись, схватившись за голову, не способные справиться с болью, отголоски которой я ощущала.

...Монк...

Исчез?

Или... его я потеряла. Но когда? По пути сюда? Или уже в Храме? Свет не может раствориться без остатка, но вполне способен спрятаться во тьме.

- Я заберу их жизни.

- Заберешь, - не стала спорить я. Возражать безумцем в принципе не стоит.

- А ты... ты будешь служить мне... верой и правдой... - она вдруг тряхнула головой, будто сбрасывая пелену морока и заговорила иначе. - Она... она любила меня больше... она сказала, что ты - ничтожество... такое же, как твоя мать... беспомощная и капризная, избалованная...

- Ты сейчас о бабке? Она была редкостной сучкой, как мне кажется.

- Что ты понимаешь?! - злоба исказила и без того не слишком симпатичное личико. - Она меня любила... по-настоящему любила... она одна...

- Она тебе это сказала? - я подошла к статуе и села у ее ног. - Поговорим?

- Она...

- Тебе было плохо дома, верно? Твоя мать не слишком-то тебя жаловала. Она рассчитывала потеснить мою. Занять ее место. Стать хозяйкой дома... если бы родился мальчик, так бы и вышло, но увы, она родила тебя, а девочка в этом доме уже имелась. К чему вторая?

А глаз-то у нее дернулся.

- Ей платили содержание. Дом вот прикупили. Но это - крохи... она злилась и злость вымещала на тебе, верно?

- Что ты понимаешь...

- Я понимаю, что если бы моя бабка и вправду любила тебя, она бы забрала сюда.

- Она не могла!

- Почему?

- Договор!

- Я его читала, - я пожала плечами.