Изменить размер шрифта - +
При этом было сказано  как-то  даже  несколько  обидно
насчет  тоненького  мужчины:  что  он  больше  ничего,  как   что-то   вроде
зубочистки,  а  не  человек.  В  дамских  нарядах  оказались  многие  разные
прибавления.  В  гостином  дворе  сделалась   толкотня,   чуть   не   давка;
образовалось  даже  гулянье,  до  такой  степени  наехало  экипажей.   Купцы
изумились, увидя, как несколько кусков материй, привезенных ими с ярмарки  и
не сходивших с рук по причине цены, показавшейся высокою, пошли вдруг в  ход
и были раскуплены нарасхват. Во время обедни у одной из дам  заметили  внизу
платья такое руло, которое растопырило его на  полцеркви,  так  что  частный
пристав, находившийся тут же, дал приказание подвинуться народу подалее,  то
есть  поближе  к   паперти,   чтоб   как-нибудь   не   измялся   туалет   ее
высокоблагородия. Сам  даже  Чичиков  не  мог  отчасти  не  заметить  такого
необыкновенного внимания. Один раз, возвратясь к себе  домой,  он  нашел  на
столе у себя письмо; откуда и кто принес его,  ничего  нельзя  было  узнать;
трактирный слуга отозвался, что принесли-де и не велели сказывать  от  кого.
Письмо начиналось очень решительно,  именно  так:  "Нет,  я  должна  к  тебе
писать!" Потом говорено было о том, что есть тайное сочувствие между душами;
эта истина скреплена была несколькими точками,  занявшими  почти  полстроки;
потом  следовало   несколько   мыслей,   весьма   замечательных   по   своей
справедливости, так что считаем почти необходимым их  выписать:  "Что  жизнь
наша? - Долина, где поселились горести. Что свет? - Толпа людей, которая  не
чувствует". Затем писавшая упоминала,  что  омочает  слезами  строки  нежной
матери, которая, протекло двадцать пять лет, как уже не существует на свете;
приглашали Чичикова в пустыню, оставить навсегда город, где  люди  в  душных
оградах не пользуются воздухом; окончание письма отзывалось даже решительным
отчаяньем и заключалось такими стихами:
          Две горлицы покажут
          Тебе мой хладный прах.
          Воркуя томно, скажут,
          Что она умерла во слезах.
     В последней строке не было размера, но  это,  впрочем,  ничего:  письмо
было написано в духе тогдашнего времени. Никакой подписи тоже  не  было:  ни
имени, ни фамилии, ни даже  месяца  и  числа.  В  postscriptum  было  только
прибавлено, что его собственное сердце должно отгадать  писавшую  и  что  на
бале у губернатора, имеющем быть завтра, будет присутствовать сам оригинал.
     Это очень его заинтересовало. В анониме было так  много  заманчивого  и
подстрекающего любопытство, что он перечел и в другой и в третий раз  письмо
и наконец сказал:  "Любопытно  бы,  однако  ж,  знать,  кто  бы  такая  была
писавшая!" Словом, дело, как видно, сделалось сурьезно; более  часу  он  все
думал об этом, наконец, расставив руки и наклоня голову, сказал:  "А  письмо
очень, очень кудряво написано!" Потом, само собой  разумеется,  письмо  было
свернуто  и  уложено  в  шкатулку,  в  соседстве   с   какою-то   афишею   и
пригласительным свадебным билетом, семь лет сохранявшимся в том же положении
и на том же месте.
Быстрый переход