При этом было сказано как-то даже несколько обидно
насчет тоненького мужчины: что он больше ничего, как что-то вроде
зубочистки, а не человек. В дамских нарядах оказались многие разные
прибавления. В гостином дворе сделалась толкотня, чуть не давка;
образовалось даже гулянье, до такой степени наехало экипажей. Купцы
изумились, увидя, как несколько кусков материй, привезенных ими с ярмарки и
не сходивших с рук по причине цены, показавшейся высокою, пошли вдруг в ход
и были раскуплены нарасхват. Во время обедни у одной из дам заметили внизу
платья такое руло, которое растопырило его на полцеркви, так что частный
пристав, находившийся тут же, дал приказание подвинуться народу подалее, то
есть поближе к паперти, чтоб как-нибудь не измялся туалет ее
высокоблагородия. Сам даже Чичиков не мог отчасти не заметить такого
необыкновенного внимания. Один раз, возвратясь к себе домой, он нашел на
столе у себя письмо; откуда и кто принес его, ничего нельзя было узнать;
трактирный слуга отозвался, что принесли-де и не велели сказывать от кого.
Письмо начиналось очень решительно, именно так: "Нет, я должна к тебе
писать!" Потом говорено было о том, что есть тайное сочувствие между душами;
эта истина скреплена была несколькими точками, занявшими почти полстроки;
потом следовало несколько мыслей, весьма замечательных по своей
справедливости, так что считаем почти необходимым их выписать: "Что жизнь
наша? - Долина, где поселились горести. Что свет? - Толпа людей, которая не
чувствует". Затем писавшая упоминала, что омочает слезами строки нежной
матери, которая, протекло двадцать пять лет, как уже не существует на свете;
приглашали Чичикова в пустыню, оставить навсегда город, где люди в душных
оградах не пользуются воздухом; окончание письма отзывалось даже решительным
отчаяньем и заключалось такими стихами:
Две горлицы покажут
Тебе мой хладный прах.
Воркуя томно, скажут,
Что она умерла во слезах.
В последней строке не было размера, но это, впрочем, ничего: письмо
было написано в духе тогдашнего времени. Никакой подписи тоже не было: ни
имени, ни фамилии, ни даже месяца и числа. В postscriptum было только
прибавлено, что его собственное сердце должно отгадать писавшую и что на
бале у губернатора, имеющем быть завтра, будет присутствовать сам оригинал.
Это очень его заинтересовало. В анониме было так много заманчивого и
подстрекающего любопытство, что он перечел и в другой и в третий раз письмо
и наконец сказал: "Любопытно бы, однако ж, знать, кто бы такая была
писавшая!" Словом, дело, как видно, сделалось сурьезно; более часу он все
думал об этом, наконец, расставив руки и наклоня голову, сказал: "А письмо
очень, очень кудряво написано!" Потом, само собой разумеется, письмо было
свернуто и уложено в шкатулку, в соседстве с какою-то афишею и
пригласительным свадебным билетом, семь лет сохранявшимся в том же положении
и на том же месте. |