Как нарочно, в то
время он получил легкую простуду - флюс и небольшое воспаление в горле, в
раздаче которых чрезвычайно щедр климат многих наших губернских городов.
Чтобы не прекратилась, боже сохрани, как-нибудь жизнь без потомков, он
решился лучше посидеть денька три в комнате. В продолжение сих дней он
полоскал беспрестанно горло молоком с фигой, которую потом съедал, и носил
привязанную к щеке подушечку из ромашки и камфары. Желая чем-нибудь занять
время, он сделал несколько новых и подробных списков всем накупленным
крестьянам, прочитал даже какой-то том герцогини Лавальер, отыскавшийся в
чемодане, пересмотрел в ларце разные находившиеся там предметы и записочки,
кое-что перечел и в другой раз, и все это прискучило ему сильно. Никак не
мог он понять, что бы значило, что ни один из городских чиновников не
приехал к нему хоть бы раз наведаться о здоровье, тогда как еще недавно то и
дело стояли перед гостиницей дрожки - то почтмейстерские, то прокурорские,
то председательские. Он пожимал только плечами, ходя по комнате. Наконец
почувствовал он себя лучше и обрадовался бог знает как, когда увидел
возможность выйти на свежий воздух. Не откладывая, принялся он немедленно за
туалет, отпер свою шкатулку, налил в стакан горячей воды, вынул щетку и мыло
и расположился бриться, чему, впрочем, давно была пора и время, потому что,
пощупав бороду рукою и взглянув в зеркало, он уже произнес: "Эк какие пошли
писать леса!" И в самом деле, леса не леса, а по всей щеке и подбородку
высыпал довольно густой посев. Выбрившись, принялся он за одеванье живо и
скоро, так что чуть не выпрыгнул из панталон. Наконец он был одет, вспрыснут
одеколоном и, закутанный потеплее, выбрался на улицу, завязавши из
предосторожности щеку. Выход его, как всякого выздоровевшего человека, был
точно праздничный. Все, что ни попадалось ему, приняло вид смеющийся: и
домы, и проходившие мужики, довольно, впрочем, сурьезные, из которых иной
уже успел съездить своего брата в ухо. Первый визит он намерен был сделать
губернатору. Дорогою много приходило ему всяких мыслей на ум; вертелась в
голове блондинка, воображенье начало даже слегка шалить, и он уже сам стал
немного шутить и подсмеиваться над собою. В таком духе очутился он перед
губернаторским подъездом. Уже стал он было в сенях поспешно сбрасывать с
себя шинель, как швейцар поразил его совершенно неожиданными словами:
- Не приказано принимать!
- Как, что ты, ты, видно, не узнал меня? Ты всмотрись хорошенько в
лицо! - говорил ему Чичиков.
- Как не узнать, ведь я вас не впервой вижу, - сказал швейцар. - Да
вас-то именно одних и не велено пускать, других всех можно.
- Вот тебе на! отчего? почему?
- Такой приказ, так уж, видно, следует, - сказал швейцар и прибавил к
тому слово: "да". После чего стал перед ним совершенно непринужденно, не
сохраняя того ласкового вида, с каким прежде торопился снимать с него
шинель. |