"Интересно было бы узнать, - неожиданно подумал Курочкин, - кто же за работу получает больше - голливудский профессионал Брюс Боур или профессиональный киллер Сорок Восьмой, взявший подряд на убийство Брюса Боура?" Эта мысль показалась Дмитрию Олеговичу отчего-то важной, однако додумать ее до конца, как и прежде, помешали предупредительные гоблины-охранники. Один из них аккуратно выключил телевизор и вежливо напомнил:

- Время вышло, господин Сорок Восьмой. Сейчас по распорядку у вас икебана.

11

Созерцать икебану Курочкину предстояло в одиночестве, без участия гоблинов. Расписание отводило данной процедуре почему-то четырнадцать минут - не пятнадцать, а именно четырнадцать. Откуда взялось это некруглое число, Дмитрий Олегович понятия не имел. Возможно, число что-то символизировало. Возможно, киллер Сорок Восьмой знал некие загадочные тонкости японских ритуалов, и как раз благодаря этим тонкостям жители Страны восходящего солнца превращали обычное разглядывание чахлой флоры в мистическое таинство. Курочкину немедленно припомнилась старая песенка про космонавтов, которым на перекур перед стартом отводилось ровно столько же минут. До сих пор он, как

медик по образованию, полагал эту песенку на редкость глупым сочинением: если медкомиссия Звездного городка допустила к полету явных токсикома-нов, то грош цена этим хваленым врачам из Центра подготовки космонавтов. Теперь же Дмитрий Олегович вдруг сообразил, что дурацкая фраза насчет курения могла возникнуть в песне в результате вмешательства советской цензуры - дабы не обеспокоить слушателей непонятным и не слишком благозвучным словом, да еще японского происхождения. Курочкин представил себя на месте цензора, не чуждого поэзии, после чего сразу догадался, как мог бы звучать первый куплет на самом деле. Примерно вот так:

Заправлены в планшеты космические планы и штурман уточняет в последний раз маршрут. Давайте ж, как ни странно, займемся икебаной: У нас еще в запасе...

Стоп-стоп! Дмитрий Олегович старательно замотал головой, пытаясь вытрясти из нее так некстати попавших туда космонавтов. Вместо того чтобы обдумывать план спасения, он вот уже три... даже четыре драгоценные минуты отвлекает свое внимание черт знает на что! Ну какое ему сейчас дело, чем именно занимаются эти друзья перед стартом, пусть хоть анашу курят: для него-то, для Курочкина, стартовый выстрел давно прозвучал, и уже недалек финиш. А новых идей - что кот наплакал. Тряся головой, Дмитрий Олегович попробовал даже вернуться к мыслям об утопших негритятах, с которыми у него как будто связан был отдаленный проблеск в конце туннеля. Однако сколько Курочкин ни старался, ни напрягал воображение, никакой более-менее внятной подсказки в его голове не возникало, хоть плачь. Итогом всех его мысленных усилий стала компания отчаянно дымящих папиросами воображаемых негритят, одетых в белоснежные космические скафандры. Курочкин чертыхнулся, но добился лишь того, что мысленные негритята побросали окурки в песок и один за другим сиганули в море. Последний из них обернулся напоследок к Дмитрию Олеговичу и, осклабившись черным циферблатом с бровямистрелками, нагло пропел: "У вас еще в запасе ля-ля-ля-ля минут!" И тоже - по-хулигански ушел в глубину, присоединяясь ко всей остальной утонувшей компании.

Курочкин машинально посмотрел на часы-ходики, висящие на стене прямо напротив открытого окна во двор. Пока он разбирался с космонавтами и негритятами, прошла уже половина времени, по распорядку Сорок Восьмого, отведенного на созерцание букетиков. Толку никакого. Плодом мучительных раздумий Дмитрия Олеговича оказалась донельзя куцая мыслишка о том, что озарение-де не возникает по заказу, однако может нечаянно нагрянуть, когда его совсем не ждешь. Иными словами, следовало посиживать у моря свободных ассоциаций, ожидая, пока чтонибудь само выбросится на берег. Например, план конкретных действий.

Дмитрий Олегович вздохнул и уселся на берегу воображаемого моря.