- Тигр? - Изумлению первого монаха не было предела. - Маленький и черный?! Разве такие бывают?!

    - У них бывают. Хорек - слыхал о таком? Маленький и черный, а злющий - куда там тигру!

    Первый монах недоверчиво покачал головой, после ухватил Золотого Угря за шиворот и потащил к лестнице, начинавшейся в десяти шагах от ворот.

    Не слишком высокая лестница, ступеней пятьдесят, не больше.

    Золотой Угорь точно знал, что не больше.

    Когда бьешься головой о каждую, трудно ошибиться в счете.

    Остальные кандидаты следили за происходящим в полной тишине, если не считать бурчания семи животов: за пропитанием несчастных в течение недели ожидания никто не следил, и приходилось довольствоваться принесенным с собой, если кто позаботился о харчах заранее, или собирать ягоды и коренья в окрестностях.

    Неделя впроголодь - это тебе не павлин начихал...

    Вернувшись, монахи-стражники оставили створки ворот открытыми и исчезли за стеной.

    - Заглянуть, что ли? - спросил сам себя Змееныш Цай.

    И тут же прикусил язык: заглянешь, а тебя вот так, с лестницы вверх тормашками...

    День близился к полудню, когда из ворот снова высунулась лоснящаяся физиономия стражника.

    - Эй, жрать хотите? - поинтересовался он;

    Все дружно закивали головами, даже не подумав указать стражнику на то, что разговаривать с людьми полагается в несколько более вежливом тоне; особенно монаху, которому Будда не рекомендовал даже молиться в смятении чувств, не говоря уж о гневе.

    - Ну тогда заходите, - и стражник приглашающе махнул рукой.

    «Ну и зашли», - подумал Змееныш Цай, заходя и оглядываясь по сторонам.

    За воротами действительно не было ничего, кроме тропинки, ведущей куда-то вверх через бамбуковую рощицу и вскоре теряющейся в скалах.

    А еще...

    Запах, вздымавшийся над котлом с горячим варевом, мог бы быть и поаппетитнее, но изголодавшимся кандидатам хватило и этого, чтобы бурчание в животах стало подобным извержению вулкана. Вся семерка немедленно сгрудилась вокруг старого бронзового треножника, в углублении которого синими проблесками мигали раскаленные уголья, и как завороженные уставились на укрепленный поверх треножника котел.

    Один Змееныш Цай не торопился. То ли был менее голодный, чем другие (мать снабдила его в дорогу внушительным узелком с припасами, да и охотиться на змей и ящериц он умел с детства), то ли по молодости постеснялся при стражах-монахах кидаться к еде подобно неразумному варвару.

    Но стражники, казалось, и впрямь были настроены доброжелательно. Один из них приволок из сторожки стопку щербатых глиняных мисок, другой порылся в суме и извлек добрый десяток ячменных лепешек. Каждому кандидату было выдано по миске и лепешке - и Змееныша Цая не обошли вниманием, - после чего тот стражник, что спускал по лестнице вверх тормашками Золотого Угря, вооружился огромной шумовкой и встал у котла.

    - Ну, почтенные, кто из вас самый голодный?! - расхохотался монах, зачерпывая похлебку.

    «Бобовая, - по запаху определил Змееныш Цай, глотая слюнки. - И с мясом. Много мяса небось...»

    Говорливое брюхо, видать, туманило мозги: ему даже не пришло в голову, что буддийским монахам убоины вкушать не положено, значит, в похлебке вроде бы мясу и не место.

    Двое самых голодных - или самых нетерпеливых - мигом подставили миски, безуспешно пытаясь одновременно с этим отгрызть кусок от невероятно черствой лепешки.