– Врач? – иронически скрипнул куряка. – Знаем таких врачей, повидали на своем веку. Четвертый курс института, да и то заочного… От таких лекарей все беды. Узнает, с какой стороны сердце, а с какой – почки, и задирает нос выше потолка. Назначает липовое лечение и… сплавляет страдальца на тот свет… А ты терпи, подчиняйся, не моги прекословить…

– Здесь болит?… А здесь? – не обращая внимания на обидные рассуждения Алексея Федоровича, продолжала осмотр Мариам. – В этом месте должно болеть сильней…

Действительно, заболело! Да так, что впору завыть.

– Больно, – сквозь зубы признался я. – Еще как болит…

Пальчики отступили, переместившись на края опухшего места.

– А ты не особо щупай, – ревниво бурчит Фарид, заглядывая под руку подруги. – Пусть хирург щупает, а ты – терапевт. К тому же пока только медсестра…

Мариам взволнованно смеется, загораживает спиной мою наготу. Кажется, ревность Фарида доставляет ей удовольствие…

Мой сосед – угрюмый, мордастый парняга с выпяченной нижней челюстью – все время что то жует. То ли жвачку, то ли сухарь. Внешность – типичная. Немало таких мордоворотов довелось мне повидать в тюрьмах и на зоне. Уткнулся в раскрытый журнал невесть какого года издания и помалкивает. Все происходящее в палате интересует его только потому, что он находится в ней. Не больше.

Гена – безногий, толстый, будто накачанный воздухом – тоже молчит. Переводит равнодушный взгляд с Алексея Федоровича на Фарида, потом на Мариам, на меня. Словно хочет попросить о чем то, но не решается. Наконец, не выдержав, бесцветно улыбается и протягивает перед собой руки. Так делает ребенок, когда хочет, чтобы мать взяла его.

Фарид спешит к кровати безногого… Они о чем то перешептываются…

– Прошу никуда не уходить – сейчас начнется обход, – важно оповещает больных медсестра…

7

Лечащий врач, Вадим Васильевич Реснин, настолько молод, что называть его по имени отчеству как то неловко. Узкоплечий, в больших очках, по лицу щедро посеяны веснушки, волосы всклокочены, будто никогда не общаются с расческой.

Обход традиционно торжественен. Впереди выступает врач, за ним – две сестры: одна с историями болезней, вторая с полотенцем, переброшенным через согнутую руку.

Первая остановка – возле кровати безногого.

– Как дела, Геночка, как настроение?

Подобные вопросы – тоже традиция, отвечать на них необязательно. Поэтому Гена ограничивается улыбкой.

Вадим Васильевич измеряет давление, ощупывает обрубки ног, бросает беглый взгляд на подсунутый сестрой температурный листок.

– Все идет отлично. Не за горами полное выздоровление.

Точно так он сказал бы умирающему: «Все идет по плану, скоро состоится вынос тела».

– Лечение остается прежним. Главное – полный покой и максимум терпения…

– А когда выпишете?

В голосе калеки – обида и надежда. Обижается он на ежедневные обещания «полного выздоровления». Будто Реснин возвратит отрезанные ноги. Надеется услышать: «Собирайся, Гена, завтра за тобой приедет жена, дома долечишься…»

– Повторяю: терпение…

Следующая остановка – возле кровати моего мордастого соседа.

– Жалобы имеются? Как себя чувствуете? Интересно, как представляет себе доктор ответы на небрежно заданные вопросы? Если жалоб нет, какого черта занимать место, на которое наверняка претендуют другие больные? Если они есть, незачем спрашивать, больной и без того выложит…

– Плохо чувствую. Голова болит, – выдает неожиданную жалобу мужик и снова прочно замолкает.