Говорить такое женщине, конечно, хамство. Агент Гошева рассчитывает на женскую стыдливость, которая заставит настырную бабёнку покинуть двух нахалов.

Не получилось. Галина понимающе хихикала, изображала смущение и девичью стыдливость, но не уходила.

Со стороны столовой раздались бодрые голоса, звон тарелок, призывные крики буфетчицы. Начался завтрак.

– Вчера такое случилось – вспомнить страшно. Тоже курил, и опоздал в столовку. Остался с пригоревшей кашей и остывшим чаем без сахара.

Подействовало! Галина покинула площадку, но не одна – вместе с Павлом и со мной.

6

В палате – тишина. Зверски пахнет карболкой – санитарка только что вымыла полы. В приоткрытую фрамугу вползают струи раскалённого воздуха. По стенам и потолку лениво передвигаются сонные мухи.

Худой мужик на крайней кровати погасил выкуренную до фильтра сигарету. Прямо о тумбочку, и без того покрытую пятнышками. Окурок небрежно швырнул на пол. Подумав, наклонился, вытащил из под койки утку, подсунул ее под одеяло. Послышалось журчание.

– На ноги не можешь встать, друг, да? Они, ноги, у тебя имеются или отрезаны, а? Когда отрежут – опростаешься в утку, а сейчас ковыляй в туалет. На костыли и – вперед!… Все понял или другими словами объяснить?… Эх ты, курилка дымная!

На пороге палаты – рослый парень. Халат на широченной груди распахнут. Из под штанин больничных шаровар выглядывают толсто намотанные бинты. Типа древних краг у тогдашних щеголей. Искристо угольные глаза светятся, как в темноте у кота. Иссиня черные кудри рассыпались кольцами по высокому лбу…

Красавец в восточном исполнении!

Из– за спины парня выглядывает девушка в белом халате. С такими же черными кудрями. А глаза почему то не черные  голубые. Будто природа, раскрашивая очередное свое создание, утомилась и окунула кисть в другую краску…

– Погоди, Мариам, еще не все сказал, – загораживает вход в палату Фарид. Я догадался, что это именно он. – Боюсь, твои ушки красными станут от этих слов… Я тебя, Алексей Федорович, сильно уважаю, даже страдаю за будущую твою операцию… Ты знаешь это?… Вижу – знаешь. Тогда послушай. Сколько раз говорил: не кури в палате? Скажи, говорил?

– А ты кто такой, чтобы я тебя слушался? – заскрипел Алексей Федорович. – Начальствуй в родном Азербайджане сколь угодно, а в России помолчи… Потому что плевать я хотел на тебя и на твою зазнобу…

В доказательство куряка послал в угол длинный плевок.

Мне показалось – Фарид сейчас набросится на него с кулаками. Он сделался страшным. Глаза расширились – они уже не сверкали, а чернели провалами, руки подняты и прижаты к груди, словно у боксера на ринге; зубы оскалены…

Нужно броситься между противниками, предотвратить неизбежное столкновение, исход которого нетрудно предрешить, учитывая разные «весовые категории». Больница – не ринг и не бойцовский ковер.

Но боль в бедре приковала меня к постели покрепче кандалов. Тем более, что я испытывал непонятную симпатию к горячему азербайджанцу и столь же непонятное чувство антипатии к его противнику.

Начистит Фарид ухмыляющуюся морду садиста – ничего не произойдет страшного. Авось, у куряки искривленные мозги встанут на место.

– Еще раз прошу тебя, Алексей Федорович, не трогай мою Мариам. Плохо будет тем, кто ее обидит, очень плохо!

Кажется, куряка испугался всерьез. Он уже не скоморошничал, не ехидничал – откинулся на подушку, побледнев, натянул на себя одеяло. Будто оно, серенькое, тощее больничное одеяльце – кольчуга либо панцирь, будто оно способно защитить его от грозного противника.

Воспользовавшись тем, что Фарид освободил вход, подступив вплотную к куряке, в палату влетела девушка в развевающемся белом халате.