Скверное место и выбрано неудачно – под окнами двенадцатиэтажного больничного корпуса. Лежишь и перед глазами – возможное «переселение»…

Часам к десяти появилась жена Гены. Не вошла – вплыла в палату, будто разукрашенный теплоход в гавань. На лице пристроено умильное выражение, смешанное с приторной радостью… Как же иначе, свидание с любимым мужем!

Роскошная дамочка! Пухленькая, небольшого роста, с высокой грудью и губками бантиком. На таких заглядываются мужики сластены. Будто примеряют их на роль своих любовниц.

Но в облике женщины есть что то неприятное… Что?… Может быть, привычка разговаривать с людьми, глядя в сторону? Спрашивает сестричку о состоянии мужа, а глядит на «такелажника». Обращается ко мне с просьбой дать на время стакан, а косится на Алексея Федоровича.

Словно разговаривает сразу с двумя собеседниками. С одним – движениями губ, с другим – глазами…

У любого человека имеются свои особенности, не стоит осуждать, придираться. А вот равнодушия, которое так и выпирает в каждом слове, в каждом жесте супруги Гены не объяснить, не простить.

– Как спалось, Геночка?

И замолчала, разглядывая кого то в коридоре.

Я отвернулся к окну, вглядываясь в приземистое здание морга. Но поневоле слышал разговор супругов. Лучше, конечно, выйти из палаты, прогуляться по коридору, но боюсь растормошить притихшую боль.

– Нормально…

– Как себя чувствуешь?

– Нормально…

Ловлю себя на том, что мне до тошноты неприятны заботливые вопросы и односложные ответы… А что особенного? Ведь и Наташа частенько спрашивает меня о том же… Но у Гениной половины – все правильно, слишком правильно, будто отрепетировано перед зеркалом…

Компенсируя равнодушие, супруга старательно поправляет под головой мужа подушку, подтягивает сползшее одеяло. И снова назойливая мысль: выступает на сцене, произносит заранее выученную роль, разыгрывает заданные мизансцены…

– Все нормально… Все хорошо, – улыбается счастливый калека. – Спасибо тебе…

– Чувствует себя парень отлично, спит здорово, – насмешливо вступает в беседу гулким своим голосищем Петро. – Видит сладкие сны… Вроде танцует на балу… Вира майна, вира майна…

– Заодно снятся приклеенные ножки, – ехидно вставляет Алексей Федорович. – Ежели не свои, родные, которые электричка откромсала, то хотя бы протезы…

– И еще снятся победы на соревнованиях, – гудит Петро. – Вроде, медальку повесили…

– И как он бегает по лаборатории между омами и амперами, – вкалывает толстенную иголку бухгалтер

Гена потускнел. Мне видно, как вздрагивает он от беспощадных щипков палатных острословов.

И эта размазня, безвольный, легкоранимый человек – умный и жестокий вор в законе? Мысленно я жирной чертой убрал имя Гены из числа подозреваемых.

Остаются четверо… Кто?…

А супруга калеки внимательно выслушивает едкие реплики, иногда одобрительно кивает, благодарно улыбается… Все правильно… Отлично… Я очень рада, что муж пользуется таким авторитетом… Какая у вас хорошая палата…

Ведь колют до крови не ее, не у нее остаются на душе ссадины. Гена стерпит, ему полезно привыкать к инвалидному положению. Впереди ожидают более болезненные щипки, его будут не просто щипать – пинать ногами, сжигать на огне презрительно жалостливых улыбочек, снисходительно бросать в шапку мятые банкноты, посыпать пятирублевыми монетами.