Кто посмеет осудить жену инвалида? Она ведь выполняет супружеский долг – навещает мужа, носит ему передачи… Чего еще можно требовать от работающей женщины?

На прикроватной тумбочке – груда снеди. Чего здесь только нет! Золотые кругляши апельсинов громоздятся рядом с кокетливыми заграничными коробочками, винегрет в детской кастрюльке соседствует с россыпью яблок, бананы обнимают палку копченной колбасы.

По нашим временам, вернее ценам, – изобилие!

Фарид глотает голодную слюну, торопится выйти из палаты. Я уже знаю – у парня в Москве нет ни друзей, ни родственников, носить передачи некому… К тому же он тоскует – Мариам сегодня отдыхает после дежурства…

Но все же азербайджанец для меня – загадка. И не только потому, что имеет судимость. Человек, отсидевший в следственном изоляторе, а потом – на зоне, обязательно должен носить отпечаток пережитого. Пусть маленький, едва заметный, в поведении, в отношениях с окружающими, в разговоре, в жестах.

Фарид начисто лишен подобных «отпечатков»… Или умело скрывает их?…

Гена лежит, обложенный подушками, и млеет. Ему покойно и хорошо. Куряка и «такелажник», излив на безногого весь запас ехидных словечек и садистских пожеланий, утихли. Жена, склонившись к его изголовью, что то нашептывает. Он, смежив бледные веки, слушает и улыбается.

– Вербилин, на перевязку!

Приглашение расплескивает по телу колючую боль. Не хочется не только подниматься, – поворачиваться. То ли еще предстоит, когда хирург примется ковыряться в опухшем бедре, прочищая и смазывая загнивший шов…

И все же нужно идти.

– Фарид, отвези Гену в перевязочную!

Всех в палате – по фамилиям, безногого и азербайджанца – по именам. Заслужили. Один – веселым нравом, услужливостью, второй – беспросветным несчастьем. Кроме того, Гена – ветеран отделения. Пролежишь на больничной койке столько, сколько пролежал он, заслужишь право на дружескую фамильярность.

Лично я не хочу ни многонедельных мучений, ни величаний по имени! В который уже раз кляну себя за слабоволие. Коля Гошев просто поймал меня на крючок. Вполне возможно, что никакого вора в законе в отделении не существует, он – обычная уловка, придуманная для того, чтобы заставить отставного генерала лечиться в больнице.

13

Из перевязочной почти выползаю. Боль от развороченного шва переползла в грудь, голову, руки. Единственное желание – поскорей добраться до постели, уткнуться носом в подушку и забыться.

Гену еще обрабатывают. Фарид, в ожидании подопечного, сидит на каталке, и что то мурлычет на родном языке. Настроение у него, похоже – на четверку. Особенно веселиться нет причин – Мариам отдыхает, но и грустить не стоит – не позволяет характер.

Из женской палаты, соседствующей с перевязочной, выходят трое мужчин. В центре – рослый толстяк в распахнутом пиджаке, из под которого выглядывает арбузоподобный живот. Прилизанные волосы, очки колеса, аккуратные с проседью усики.

Слева и справа от толстяка – двое «накачанных» ребят в джинсовых костюмах. Взгляды настороженные, правые руки – в карманах. Телохранители. Впрочем, ничего криминального в этом нет. В наше время ни один бизнесмен не выходит из офиса без «прикрытия». Ибо отстреливают наших нуворишей с завидным постоянством и жестокостью.

– Фарид? Здорово, дружан!

Я осторожно присел на кушетку рядом с перевязочной. Поглаживаю разболевшееся бедро, заодно наблюдаю за встречей. Вижу – Фарид бледнеет, сильные руки подрагивают.

– Чего молчишь? Или не узнаешь? Могу напомнить…

Телохранители, остановившись поодаль, внимательно оглядывают проходящих мимо больных и врачей.