Бугэй не узнавал такого Язаки. С каких это пор толстяк научился рассуждать? Обычно Язаки больше ел, чем думал. Белки его глаз светились, как у волшебной собаки – тэнгу.

– Сражались, – кивнул Бугэй, полагая, что дальше этого логического вывода он ни за что не двинется.

– Стало быть, деньги принадлежат всем! – выдал Язаки.

Впервые Бугэй пожалел, что не носил оружия. Убить бы этого поганца и бросить в море. А утром сказать, что Язаки напился и выпал за борт – тем более, что с правой части носа ограждение отсутствует напрочь.

– Ты хочешь моей смерти? – осведомился Бугэй, закрывая поплотнее дверь в каюту.

Они находились в первой комнате, где у кантё был кабинет, где он делал расчеты по карте и любил предавался размышлениям с кувшином сакэ. В темноте Бугэй безуспешно поискал глазами что-нибудь такое, чем можно было двинуть Язаки по голове и забыть о его существовании.

– Что ты?! Что ты? Нет, конечно. Просто с друзьями положено делиться, – высказал истину Язаки. – Иначе я позову Акинобу и представлю все дело так, что поймал тебя за воровством.

Как назло Акинобу прошелся поперек мостика, и они долго вслушались в его шаги – не несет ли это какой опасности?

– Ладно, – горячо зашептал Бугэй. – Треть драгоценностей твоя.

– Нет! – уперся Язаки, делая вид, что готов шагнуть за порог и поднять тревогу. – Все пополам!

– Ти… – поморщился Бугэй, подумав, что у него еще будет время расправиться с Язаки.

– Ну вот и молодец! – похвалил его Язаки, решив, что уговорил друга. – Показывай!

Бугэй со злостью толкнул дверь непосредственно в каюту, и они нос к носу столкнулись с кантё Гампэй. У Бугэй подкосились ноги. Он сразу узнал хозяина, чье красное шарообразное лицо и особенно сверкающие глаза источали огненный свет, хотя в каюте было темно и только робкий луч луны падал в окно. Бугэй охватил ужас, он потерял способность двигаться и мыслить, потому что, как и все, свыкся с фактом гибели капитана.

Язаки хотел было закричать, но язык присох к нёбу, и момент был упущен. А когда заметил в руках кантё кривой индийский нож, у него вообще пропало всякое желание шевелиться. Его прошиб холодный пот. Рот открылся, и Язаки превратился в истукана.

– Рот закрой, – сказал Гампэй.

– Чего?… – моргнул Язаки.

– Рот закрой.

– Ага… – и Язаки послушно щелкнул зубами.

Руки у него, что говорится, опустились. Не было сил ни сопротивляться, ни даже говорить. В голове крутились несколько вариантов развития событий. Можно было сказать, что он любит кантё всей душой и всегда любил – с того самого момента, как взошел на борт джонки, и признает его власть над собой. А сражался он просто так, – потому что все сражались. Можно было попросить прощения и вообще, пасть в ноги, целовать его сандалии и, главное, сказать, что с этого момента он будет служить только ему – кантё Гампэй – всегда, верой и правдой до конца дней своих. Еще как вариант захотелось куда-нибудь убежать, закопаться, спрятаться и забыть все это, особенно страшное лицо кантё, как дурной сон. Зачем они сюда с Бугэй пришли, Язаки забыл напрочь.

– Вот что, бакаяро, – зло произнес кантё. – Если поможете – не умрете! Ялик цел?

Целая кокой понадобилась Язаки и Бугэй, чтобы осознать вопрос.

– Цел, таратиси кими, цел! – обрадовались они.

– На палубе. Только ящиками завален… – прочистив горло, добавил Бугэй.

– Ты ли это, повар? – спросил кантё, вглядываясь в распухшее, черное лицо Бугэй. – Что-то я тебя не узнаю.

– Я, таратиси кими, я… Ваши собачки покусали.