— Я бы хотел, — проговорил герой, — чтобы ты когда–нибудь смогла простить и Гектора. Он виноват, но с тех пор ему пришлось столько пережить… Прости его!

— Он стал твоим другом? — спросила Пентесилея, из–под руки вглядываясь в очертания приближающегося мыса. — И заменил тебе того, кого убил?

— Никто мне Патрокла не заменит, — с невольной резкостью возразил Ахилл. — И в его смерти виноват я один! А Гектор… Во–первых, не он нанес Патроклу смертельный удар — я прежде этого не знал. Но теперь уже и не в этом дело… не только в этом. Да, мы с ним друзья, и он мне очень дорог. Сейчас, пожалуй, нет никого, кто мне был бы дороже.

Пентесилея посмотрела на героя так выразительно, что его лицо против воли залила краска.

— Я тебе больше не дорога? — сухо спросила амазонка. — Твои слова тогда были шуткой, или это прошло?

— Нет. Я сегодня чуть не сошел с ума от радости, когда тебя увидел, Пентесилея. Я думаю, это никогда не пройдет. Но не могу же я сравнивать чувство, которое сам не до конца понимаю, с мужской дружбой!

— И то верно, — она усмехнулась. — Это — второе, что меня привело сюда. Не стану тебя обманывать. Я пережила самые страшные в своей жизни дни, и мне сейчас очень плохо… Он предал меня, понимаешь?

— Понимаю.

— Я привыкла всегда быть самой сильной. А сейчас мне нужно, чтобы рядом был кто–то, кто сильнее меня.

— И ты думаешь, я сильнее? — Ахилл невольно опять чуть натянул поводья, и она тоже замедлила бег своего коня.

— Да, Ахилл, ты сильнее меня, раз ты победил в себе ненависть и жажду мести. Я прошу твоей помощи.

Они объехали выступ мыса и оказались на крутом береговом кряже, который неровными уступами скал спускался к морю. Здесь Пентесилея соскочила с седла и махнула рукой девочкам, чтобы и они спешились. Ахилл тоже сошел с коня и ласково погладил его покрытую пеной морду.

— Тяжело, да? Еще бы… Прости, дружок, что я с перепугу обозвал тебя эфиопом с копытами.

— Он не видел в своей жизни ни одного эфиопа, так что ему и не на что обижаться, — заметила Пентесилея. — Крита, разведи–ка костер… А я пока расскажу тебе, Ахилл, еще кое о чем, и ты решишь, отправишься ли со мной или останешься. Дело в том, что я отреклась от правления. Я больше не царица амазонок.

Она сказала это очень просто. Но Ахилл сперва не поверил.

— Почему это?! Зачем?

— У нас — суровые законы. Пять лет назад я нарушила обет целомудрия и никому об этом не сказала. Я верила, что все равно стану женой Гектора, и это не будет иметь значения. Но теперь мне пришлось рассказать правду Совету амазонок.

— А что бывает, если амазонка нарушает этот обет, и об этом узнают? — с невольной дрожью спросил базилевс.

— Если его нарушает простая амазонка, ей грозит изгнание. В некоторых случаях ее могут простить, но пять лет не допускают к сражению — для нас не бывает худшего позора. Но если обет целомудрия нарушает царица, ее должны убить.

— Зевс–громовержец! Нет!

Он невольно рванулся к девушке, будто желая загородить ее от невидимой угрозы, и губы Пентесилеи тронула улыбка.

— А это приятно, когда за тебя кто–то боится. Успокойся, этого уже не произошло. По закону, нарушившую обет царицу должна убить одна из воительниц. Я вызывала семь раз, и ни одна не вышла. Хотя это не поединок — защищаться нельзя. Но меня, выходит, любили… Я выиграла за пять лет девяносто шесть сражений и проиграла только одно. Это сражение — тоже моя огромная вина перед амазонками: я погубила сто тридцать семь воинов из–за своего желания отомстить, я повела их в бой вопреки воле царя Приама, который требовал, чтобы я не делала этого.