|
– Вот она перед вами, механическая эволюция. Так, чему мы теперь его научим? – Пальцы его перебирали коробку с дисками. – Есть у нас здесь астрономия, земная история, история Дреды, молекулярная физика, музыка, математика, философия, всякие языки… – И философия есть? – подивился Карлсен. – Так точно. Ею и займемся. – Он в очередной раз сменил диск. Ульфид на этот раз зажмурился и издал спертый вопль. Лапы невольно потянулись к скорбу, стащить с головы, но тут вмешалась Гелла: обхватив ему запястья, с недюжинной силой стала пригибать их книзу. Бедняга, очевидно, мучился так, что ему было не до сопротивления. На лице обильной росой бисерился пот. Индикатор над креслом сошел ниже половины. Примерно через минуту ульфид испустил вздох облегчения – процесс, видимо, завершился. А когда открыл глаза, Карлсен не смог справиться с виноватой жалостью: в немом взгляде существа было что то взволнованное, страдальчески уязвимое. – Не беспокойтесь, – прочел его мысли Клубин. – Небольшая адаптация мозговых клеток. Теперь с ним все в порядке. Так ведь? – Д да, – проговорил ульфид. Уже в одном этом слоге чувствовалось: существо словно подменили. О том же свидетельствовали глаза. Агрессивность сменилась углубленностью, чуть ли не самокопанием. – Теперь у него в мозгу целая философская энциклопедия. Спрашивайте его о чем угодно. Карлсен опять несколько растерялся. Философию в колледже им читали, но времени то сколько прошло. – А скажи ка мне… м м… насчет платоновской теории идей? – Платон твердил, что существуют две области: бытия и становления. Мир становления – это мир беспрестанного движения, потока. А вот под потоком находится царство истинного бытия, содержащего вечные идеи – основные за– коны, что лежат за переменой. Более поздние философы назвали их «универсалиями». Гераклит существование универсалий отрицал. Он считал, что нет ничего истинного, кроме постоянной перемены. Вещал ульфид размеренно, со спокойной назидательностью – учитель, разговаривающий с учеником. – А существуют они, универсалии? – Разумеется. Универсалии – это лишь очередное наименование значения. Не будь их, мы бы сейчас с вами и не беседовали. Карлсен зачарованно внимал спокойной, твердой речи ульфида. Захотелось вдруг расспрашивать, расспрашивать. – А что вы думаете о Канте? Ульфид хмыкнул, выдавая чуть ли не пренебрежение к кенигсбергскому умнику. – Старик ратовал против оголтелого скептицизма Юма, что было лишь осовремененной версией учения Гераклита. По сути, в философии есть лишь два полюса: скептицизм и вера в значение. Все философы тяготеют к одному или другому. Только вместо того, чтобы пытаться восстановить веру в значение, – что на тот момент и требовалось философии, – Кант подался по касательной и заявил, что восприятие у нас накладывает значение на Вселенную – помните его знаменитое сравнение с «синими очками»? Это, по сути, было откровенным капитулянтством перед Юмом и Беркли. С одной стороны, он закладывал основу феноменологии, попытку изжить все предрас– судки и предубеждения, – иными словами, всю надуманность, – из философии. Но у него не получилось до конца уяснить собственное рациональное зерно, и старик стал одним из ядовитейших влияний в европейской философии. С его руки она оказалась попросту в загоне. Я подозреваю, математической подготовки, вот чего вашему Канту не хватало. – А меня ты бы куда приткнул? – с ехидным любопытством спросил Клубин. – Вы приверженец Гераклита, – не, задумываясь, определил ульфид. – Точно! – гребис аж крякнул от удовольствия. – Вы сами то в значение верите? – повернулся к нему Карлсен. – Безусловно, верю. |
