Отметина эта с самого отрочества Тамира, и как вспоминал о ней, гарь палёной плоти вставала в глотке, отдавалась в грудь тупой болью — помнил отчётливо, ни на миг не забывал, что однажды отметина эта сохранит ему жизнь или погубит за то, что не достоин он называться потомком Ашина[1], и всё потому, что родила его наложница отца, что родом из племени чужого, куда Тамир и прибыл ныне. Смяв бёдра полянки, Тамир чуть приподнял девушку, плавно насадив на себя, проникая с напором в жаркое тугое лоно.

Полянка ахнула бессильно, поддалась вперёд нагибаясь над ним ковылём гибким, обхватив его шею, задвигала бедрами, насаживаясь глубже, раскачиваясь, выдыхая жаркие стоны, опаляя губы Тамира... Волны наслаждения бурно забились по телу, подкатывала к самому горлу, вынуждая мышцы натянуться, скрутиться верёвками. Тамир зарычал в её губы от нетерпения, сжал больнее, впиваясь загорелыми пальцами в белую плоть, пронизывал беспрерывно, выталкивая из горла девки сладкие слуху стоны. Полянка зажмурилась, глотая мелко воздух, откинув голову назад, открывая взгляду Тамира белую длинную шею, разбрасывая по бёдрам и коленам мягкие волосы. Тамир вонзался в её влажные мягкие складки, оглядывая её сочное, гибкое, молодое тело, окутанное зеленоватым  светом утра, пока не вошёл так глубоко — до самого упора, сжав мягкое тело в руках, продолжил резкими толчками всаживать налитую твёрдым камнем естество, пока не взметнулись в груди огненные вихри, опрокидывая Тамира в бурлящий поток. Удовольствие тугими толчками разнеслось по телу, не отпуская долго, словно он оказался под не прекращавшимся ливнем, что оглушил на время.

Полянка бессильно обмякла, упала на его грудь раненой птицей, прижавшись влажным мягким животом к его мускулистому животу, ещё подрагивавшему судорожно. Оставался в ней, наслаждаясь узостью её лона, что теперь заполнилось его семенем. Тамир, сглотнув сухость, приоткрыл веки, огладив мягкие округлости ниже поясницы девушки, вновь смял, вдавливая пальцы, ощущая тугой захват, что разогнал по телу остатки томления.

— Как твоё имя? — спросил на чужом, но всё же уже достаточно разученным и узнаваемом за три кочевья языке, и всё равно выговор слов не давался Тамиру чисто.

— Огнедара, — ответила с дрожащим выдохом. Голос Тамиру понравился её, мягкий чуть глубокий, спокойный.

— Забудь его, теперь твоё имя Унэг — лисица.

Тамир обнял её, укладывая рядом, поднялся, пройдя к поклажам — особо не развернёшься, запуская руки в ледяную воду чана, омыл шею лицо, смывая марь. Залёживаться нет времени, и пора стойбище поднимать да в путь готовиться, вспомнить, куда он ныне направлялся.

На улице и впрямь гомон поднялся. Тамир, накидывая на плечи кафтан, вышел из майхана, оставив томиться в утренней неге лежавшую на шкурах Унэг. У костра что-то творилось, послышался резкий оклик Тугуркана.

--------------------

[1] Ашин — (по-монгольски) «благородный волк»: по-монгольски, волк — шоно или чино, а по-тюркски, волк — бури или каскыр.

Глава 14

Тамир выдернул хлыст, сжимая его в кулаке направился к костру, возле которого всё больше хазар собиралось. Навстречу ему уже шёл Сыгнак.

— Местные пришли, — доложил он на ходу, — требуют, всё что-то, — ухмыльнулся Сыгнак, положив ладонь широкую на рукоять палаша, — видно вчера костёр наш заметили.

С каждым шагом напрягались мышцы в сталь обращаясь и дыхание становилось горячим в груди врываясь резче. Тамир расправил хлыст, сколько же дерзости нужно иметь чтобы прийти в становище. Не испугались.

Воины расступились, пропуская хазарича. Все кругом попритихли, как только Тамир предстал перед теми, кто вздумал покой степняков нарушить. И надо признать удивлён был немного, когда увидел перед собой двоих мужей, и кучку других поляничей чуть позади, что оружие хоть какое, но прихватили.