Хазарич поднялся со шкур, оставляя пиршество, что продлиться ещё до самого утра во славу и усладу богов, обвёл взором становище раскинувшееся, доходившее почти до самого русла. Откинув полог, вошёл в освещённый одним пламенником майхан, распоясался, стягивая липший к спине кафтан. И хоть был пьян, а услышал тихое шевеление сбоку, тень лёгкая скользнула к нему. А после горячие женские руки легли на плечи.

-----------------------------

[1] Майхан — монг. палатка.

[2] Хавар — монг. весна.

[3] Полынянка — горькая настойка на полыни.

Глава 13

Запах трав и цветов полевых обволок Тамира, разлился сладостью по горлу, опускаясь в грудь знакомой тяжестью, проник в самую кровь, взбудоражив так, что закаменела плоть, отзываясь на лёгкие, горячие прикосновения полянки. Она прильнула к нему телом своим, дрожала вся. Горячее дыхание опалило спину меж лопаток, а следом влажные губы оставили след на коже, пуская к животу жаркую тугую волну. Тамир, сжав зубы, развернулся резко, перехватив девушку, притянул к себе так стремительно, что она и не поняла, как оказалась в его плену. Прижалась мягкой грудью с твёрдыми вершинками, задрожала сильнее. Глаза не напуганные: давно в них угас тот испуг животный, когда Тамир перехватил её у кангаров, что везли на торг вместе с остальным награбленным добром. А после он не выпускал её из своего майхана, сминая белые крупные бёдра, брал горячо и жадно каждый раз. До сих пор не знает имени её, да ему и не нужно — что нужно, он брал. И сейчас особо остро хотел погрузиться в упругое влажное лоно, врываться и владеть.

Тамир сжал тугие жаркие под льняной рубахой бёдра, пронёс её до выстеленного ложа, смотря в серо-голубые, как почти у всех полянок, глаза, в которых чуть подрагивал росами блеск, да всё же будто заволокло их тяжёлым туманом, утягивая Тамира в пропасть. Полянка всхлипнула глухо, когда он, собирав в горсти блестящие огненные, словно языки пламени, пряди, ворвался в неё, задвигался резкими толчками, вбиваясь в податливое тело, сжимавшего его изнутри тугим захватом. А поймав её полные губы, сладкие, как мёд, распалился ещё больше, выбивая из неё стоны толчками, такими резкими, твёрдыми, что полная грудь с красными, как маки, тугими вершинками всколыхивалась, привлекая Тамира накрыть их ртом...

***

И когда он проснулся, в приоткрытый полог струился щедрый свет — уже в самом разгаре утро. Прислушался, но в становище тишина стояла — после гульбища то дело обычное, отдых каждый заслужил. Тамир приподнялся выйти из тесного укрытия, пропахшего солью пота и жара, тревожа рядом спавшую полянку, вспомнив, что брал её всю ночь. Волосы полянки мягким блестящим ковылём разметались по постели, тело молочное в сумраке майхана чуть светилось тускло, вызывая в Тамире новую волну жара, что опустилась в напряжённую после пробуждения плоть.

Она потянулась к нему, обхватывая ладонью его шею, положила лениво подбородок на плечо, сонно смотря на Тамира из-под тяжёлых чуть подгоревших от беспощадного степного солнца ресниц. И чем ему нравилось с ней — то загадка, их женщины ничуть не хуже, а в чём-то даже и лучше: крепкие, выносливые, и бёдра крутые, за которые только ухватиться, и жарче они в постели как угли — в руках не удержать, обожжёшься. Но уже не одну он успел распробовать полянку, как появилась эта лисица в его кочевье, а всё равно каждый раз чужачка оказывается рядом с ним.

Девица, огладив его грудь, ладонью под меха скользнула, проведя по тверди. Губы полянки, размякшие от сна, чуть дрогнули в полуулыбке. Тамир притянул её, закидывая стройную ногу себе на бедро, сажая её наездницей. Полянка нависла над ним, упали мягкие пряди на грудь Тамира, огладив прохладой, поцелуи девицы, что клейма, жгли кожу, опускаясь всё ниже к поясу, но полянка вдруг замерла, а следом прошлись пальчики по коже там, где был след.