Потому-то увяли и мои мечты. Наверное, вы уже поняли — я не из тех, кто стремится к конфронтации. Считайте меня тем, кто высосет желток, не повредив скорлупы, и вспомните мое умелое питье из чашки. За исключением глупых вскриков, которые имеют скорее природный, нежели благоприобретенный характер, я не проронил ни звука. Однажды вечером я, охваченный внезапным предчувствием, вбежал в ванную сразу после Салли Кли. Заперев дверь, я взобрался на край ванны, открыл душистый шкафчик, где она хранит свои самые интимные женские штучки, и нашел подтверждение тому, что уже знал. Ее потешный колпачок лежал нетронутым в своей пластиковой запыленной ракушке и вроде бы неодобрительно на меня косился. Потянулись долгие дни и вечера, когда я резво скатился из мечтательности в ностальгию. Я вспоминал наши долгие прелюдии, полные взаимного изучения: она шариковой ручкой пересчитывала мои зубы, я тщетно искал гнид в ее густой шевелюре. Я вспоминал ее игривые исследования длины, цвета и текстуры моего члена и свой восторг перед ее трогательно-бесполезными пальцами на ногах и стыдливо запрятанным анусом. Наш первый «раз» (словцо Мойры Силлито) слегка подпортило недоразумение, вызванное моим предположением, что мы будем двигаться опытным путем. Однако вскоре оно разрешилось, и мы сошлись на предложенной Салли Кли странной позе «лицом к лицу», которая поначалу казалась мне слишком перегруженной контактом и слегка «заумной», что я и пытался втолковать своей возлюбленной. Впрочем, я быстро приспособился, и уже через два дня на ум пришли строки:

К счастью, это было еще не все. «Состояние влюбленности всеобще, однако неописуемо». Подобными сентенциями делится с Мойрой Силлито ее деверь, единственный из большой семьи, кто учился в университете. Надо сказать, что Мойра не знает значения слова «неописуемо», хотя школьницей слышала его в церковных гимнах. После уместной паузы она просит ее извинить и бежит в свою спальню, дабы свериться со словариком, а затем возвращается в гостиную и мило произносит: «Вовсе нет. Влюбленность сродни парению в облаках». Подобно деверю, я был влюблен, но вскоре, как это бывает, моя неутомимость стала угнетать Салли Кли, а еще через короткое время она пожаловалась, что от трения наших тел у нее появляется сыпь, а мое «чужеродное семя» (мое инопланетное зерно, безуспешно пошучивал я) усугубляет ее молочницу. Сей факт вкупе с моим «дурацким лопотаньем в постели» ускорил конец романа — восьми счастливейших дней моей жизни. В апреле мне будет два с половиной года.

После мечтаний и грустных воспоминаний, но еще до выдворения на чердак, я на досуге задался вопросами о творческих муках Салли Кли.

Почему после целого дня сидения перед чистым листом бумаги она с холодным кофе возвращается к столу и меняет тот лист на другой? Что же она так лихо печатает, если за день не истратила и листа, а затем переводит толстую пачку бумаги? Почему эта вспышка активности не приносит облегчения от безмолвных страданий, почему каждый вечер она встает из-за стола с теми же надрывными мыслями о пустом листе? Меня же перестук клавиш избавлял от переживаний, и с первым ударом по ним я неизменно погружался в благодатный сон, ибо перед тем весь день клевал носом в шезлонге. Однажды я не дал сну меня сморить, бочком подобрался к Салли Кли и, притворно ластясь, углядел строчку «…и в таком случае все это можно бы отличить от…», прежде чем моя возлюбленная — тогда еще возлюбленная — нежно поцеловала меня в ушко и ласково отпихнула к кровати.