— Так, значит, первая, самая первая ваша роль в жизни — Борис Годунов?

— Можно так сказать. Потом ещё играли «Русских женщин» Некрасова. Сцену, где губернатор уговаривает княгиню Трубецкую не ехать вглубь Сибири к мужу на каторгу — и на верную смерть. Я играл губернатора.

— Сами на роль напросились?

— Дамка, — сказал Ульянов, переворачивая шашку. — Я, знаешь ли, никогда на роли не напрашивался. Нет, вру. Однажды было. Как-то в перерыве заседания Комитета по Ленинским премиям, зная, что Иван Александрович Пырьев собирается ставить «Братьев Карамазовых», я подошёл к нему и, абсолютно ни на что не надеясь, попросил попробовать меня на какую-нибудь роль. Нерешительная, безнадёжная совсем просьба была — только для того, чтобы потом себя не корить, как обычно, что не осмелился спросить.

— И что Пырьев?

— Криво улыбаясь, сказал, что, пожалуй, кроме Дмитрия Карамазова, не видит персонажа, на которого можно было бы меня пробовать… Но вернусь к нашей учительнице литературы. Уговорила, убедила, видимо.

— Сами не хотели?

— Не то чтобы не хотел… Случайно вышло. Да и послушным я был парнем.

— На сцене, на экране, Михаил Александрович, вы всегда директор, председатель, командующий, атаман, вождь… А в детстве были вожаком?

— Я был обыкновенным мальчишкой.

— А в учёбе?

— Мама с отцом создавали мне условия для учёбы: в сарае, а у нас был крепкий, хороший сарай, поставили деревянную кровать и стол, за которым я занимался. И в школе, и когда приезжал на каникулы мама будила рано утром и парным молоком поила. А после Москвы — и отпаивала, потому что голодно было. И сало кабанчика регулярно посылала. Когда по карточкам давали четыреста граммов хлеба. Постоянно жрать хотелось… Вот и сожру я твоих дамкой: раз, два…

Встречным «Белоруссии» курсом метрах в ста от нас по зеркально-опаловой водной глади прошла белоснежная яхта, как-то подавляюще роскошная. Видны были загорающие на палубе мужчины и женщины.

— Двести футов, не меньше, — сказал я, вглядываясь: на яхте потягивали из высоких стаканов зеленоватые коктейли, женщины были topless, чему-то смеялись. — Яхты в футах измеряются, самая длинная у греческого магната-судовладельца Онассиса, я читал.

— А я читал, — в тон мне ответил Ульянов, прикрываясь рукой от солнца, — что у Марлона Брандо на острове в Океании огромная яхта.

— Вам, наверное, говорили, что вы похожи и что если бы жили там, то…

— Миллионы бы получал? Говорили. Если бы да кабы, да во рту росли грибы, то был бы не рот, а целый огород…

— Ну вот, Михаил Александрович! — воскликнул я, проиграв. — Знаем мы вас, как вы плохо играете!.. Я у вас о Цезаре, Наполеоне, Ричарде, Степане Разине, Жукове спрашиваю — а вы мне о кабанчике, о каких-то грибах рассказываете. Ну а полёт мечты-то был в студенческие годы?

— Был. Картошка с салом и крынка парного молока. А Наполеоном я не был. И Жуковым. Они одни в истории были, повтор невозможен. Я их сыграл. Придумал. Сочинил, если так понятнее. Пытаться копировать, повторять — смешно и глупо. Надо предлагать своё видение. Скажем, Наполеон Первый, которого я играл у Анатолия Эфроса в театре на Малой Бронной, — это в основном любовная история, он, Наполеон Бонапарт, покоритель Европы, перед Жозефиной, перед бабой оказался бессилен.