Царапины были замечены, только когда все собрались перед ужином в гостиной выпить по аперитиву. Пианист засмеялся и сказал, что ничего страшного не случилось — просто он упал на куст с колючками, который выбежал на тропинку.

Мадам Куррэн, с обычным своим пренебрежением, бросила:

— Как это глупо, Морис.

Только Касс проявила сочувствие и предложила поискать какую-нибудь заживляющую мазь.

Француз согласился, улыбнувшись со своей неизменной любезностью. Он надеялся, что остальные ничего не заметят, не поймут, как в агонии сейчас разрывается у него сердце. Он даже сел к роялю и немного наиграл Моцарта, веселую легкую мелодию, чтобы скрыть свое горе. Музыкант пытался даже перед самим собой притвориться, что не слышал разговора в лодочном сарае, что все это был просто сон, плод его воображения.

Кевин вел себя очень естественно. Может быть, был немного притихшим и задумчивым, но он почти не разговаривал с Наташей, зато к Касс обращался то и дело. Сама же Наташа была в отличном настроении. Она даже велела Морису перестать играть Моцарта и поаккомпанировать.

Морис слушал голос Наташи, исполняющей русскую народную песню, и безутешно думал о том, что до сих пор безнадежно влюблен в свою прекрасную жену. И как ужасно будет, если он никогда больше не сможет обнять ее, если она уйдет к другому мужчине.

Что же произошло между этими двоими?

Куррэн уже жалел, что так и не узнал, изменила ли ему жена, — неизвестность мучила его и сводила с ума. А если Кевин поддался искушению, узнает ли он, Морис, когда-нибудь об этом? А может быть, Наташа, опытная в делах любовных — а у нее прежде было множество амурных приключений, — позабавится немного с Кевином, заскучает и начнет искать новую жертву? Музыкант знал ее ветреную натуру. А ведь он поверил ей, когда перед свадьбой красавица сказала ему, что решила наконец остепениться и хранить ему верность.

В ту ночь, оставшись с ним наедине в спальне, распутница предложила сделать мужу массаж спины — он страдал сильными болями в позвоночнике, особенно у основания шеи. Иногда, под настроение, мадам Куррэн могла быть заботливой и услужливой.

— Ну, дурачок мой старый… все падаешь… Где же ты упал? — спросила она и стала напевать мелодию народной песни, которую только что исполняла в гостиной.

— Я же сказал тебе — на дорожке, ведущей к дому, — солгал Морис.

И вдруг, когда жена гладила ему спину, он уткнулся лицом в подушку, стараясь скрыть мучившие его чувства, и заявил:

— Наташа, мне кажется, мы слишком долго живем здесь. Я хочу отсюда уехать. Я хочу, чтобы мы переехали в наш собственный дом и смогли насладиться уединением.

Пальцы, скользившие вдоль спины, замерли. Музыкант почувствовал, как женщина встала и отошла от него. Потом увидел, что она стоит у окна и смотрит в теплую апрельскую ночь. Поднялся ветер. Он услышал, как дождь тихо стучит по карнизу.

— Нет, — ответила наконец Наташа спокойно, но твердо. — Мне здесь нравится, и я хочу остаться.

Морис присел на кровати, сжимая до боли кулаки.

— Когда мы договорились с этими молодыми ребятами, что поживем у них, мы условились, что квартируем у них только до тех пор, пока не найдем собственное жилье, — напомнил он супруге.

— Почему ты их называешь «молодыми ребятами»? — возмущенно спросила она. — Я ненамного старше Касс. Это ты у нас старичок.

Он моргнул.

— Да, я знаю, дорогая, но давай не будем отвлекаться. Нам пора подыскать собственный коттедж.

Куррэн плохо видел жену и не мог разобрать выражения лица, но в ее голосе слышались резкие ноты.