– …говорила, что стоит поторопиться, – донесся сквозь пелену голос Мари.

– Что? – нехотя переспросил он. Если вначале сквозь ткань обжигала бритва, то сейчас проклятая карамелька словно превратилась в уголек.

– Я спрашивала у нее, было у вас что нибудь или нет, – терпеливо повторила она. – Ей никак не удавалась Ложная Надежда… я ей сказала, что для этой роли нужен… особенный опыт. Но на самом деле я хотела, чтобы вы успели, пока…

– Спасибо, – ядовито улыбнулся он, наконец почувствовав, как вожделенная ненависть толкается в груди. – Если она тебе так нравилась – может, стоило отыграть твои проклятые «Дожди» и оставить нас в покое?

– Ну не настолько же, – слабо улыбнулась она, на миг превратившись в привычную Мари. – К тому же мы не можем импровизировать, а в моей пьесе все по другому… Но ты увидишь, лапушка, сегодня ничего не закончится.

Виктор только сейчас заметил, что она рисует лицо Офелии – тень черепа на белоснежной коже.

– Слезы не рисуй, – бросил он. – Готова?

– Нет… Звонка еще не было, – умоляюще прошептала Мари.

Он молча достал из кармана заколки. Попытался вспомнить, зачем они были нужны. Так же молча встал и вышел на кухню, где на на самом краю стола, рядом с тремя фарфоровыми чашками, лежали белые, уже начавшие вянуть цветы.

«Она знает про Мартина? – растерянно подумал он. – Ах да. Рита. Эта… с черными волосами».

Он нервно усмехнулся и выбил по столу короткий ритм. Желтое пятно света на полу было размыто тонкой взвесью дыма, и Виктор наконец понял, куда делась ненависть, и что так путало его мысли – темная прокуренная духота.

Теперь хотелось просто уйти, без жестов, без прощаний, не оставив даже карамельку. Вернуться домой и лечь спать.

А еще – выпустить Мартина и попросить прощения.

Он бы простил. Понял. И все снова стало бы хорошо.

Желание было таким острым и болезненным, что Виктор даже подошел к двери и протянул руку к замку.

Незачем убивать Мари. Незачем убивать Мартина, и себя тоже убивать незачем.

Он опустил руку, вернулся на кухню и забрал цветы со стола. Перед тем, как вернуться в спальню, открыл окно, выпуская на улицу теплый ядовитый туман.

Мари накручивала волосы на плойку. С тихим шипением, одну за другой светлые влажные пряди.

– Ты зря это, – сказал Виктор, вытаскивая из упаковки пару заколок. – Все… смоет.

– Это неважно, – глухо ответила она.

Он встал за ее спиной, забрал плойку. Перебросил волосы ей на спину, растрепал несколько туго скрученных локонов.

– Сними перчатки, – вдруг попросила она. Виктор с удивлением посмотрел на руки – он успел забыть, что надел перчатки перед тем, как подняться. Тогда он соображал гораздо лучше и позаботился о том, чтобы не оставить отпечатков.

Подумав, он покачал головой и закрепил первый цветок над ее виском.

– Ну пожалуйста! – всхлипнула она, оборачиваясь. – Пожалуйста! Сам сказал – все смоет…

«Мартин бы снял, – мелькнула рыбкой в темноте сознания мысль, и сразу за ней следующая: – Мартин бы ее не мучил».

Он снял перчатку и убрал в карман. Стоило это сделать, Мари вцепилась в его запястье и прижалась щекой к ладони.

– У тебя холодные руки, – расстроенно прошептала она. – Ну что же ты, котенок… нет, не надевай! Оставь, пусть холодные…

– Ты можешь попробовать сбежать, как только мы выйдем из дома, – заметил он, прикалывая очередной цветок.