– Котята… – прошептала она, прижав руки к груди. – У нас кошечка была, белая, красивая красивая… только тощая и грязная… очень грязная…

Она стояла, опустив глаза к полу. Казалась жалкой и больной, точно как бродячая белая кошка. Виктор отстраненно подумал, что никогда, ни в какой одежде, ни в одной роли, она не могла выглядеть более ничтожно, чем сейчас.

Эта мысль ему нравилась. Она была правильной.

– Кошка… родила котят, – шептала Мари, и на ее лице все чаще сверкали слезы. – И мне сказали утопить…

«У то пить» с необычно мягкой «т» в конце. Виктор почувствовал подступающее раздражение – она снова пыталась играть, – но на следующих словах ее голос сорвался, и в нем появился незнакомый присвист:

– Маленькие ко тя та, с слепые… Они так ворочалис сь, скребли сь… они… тревожились, но еще не с сильно. У меня всегда были теплые… руки. А потом я переворачивала ладонь, и они падали… только что была рука, теплая, надежная, а теперь… Холодно! – она запрокинула голову, повторяя позу манекена, и Виктор заметил, как слезы ползут по ее вискам, теряясь в волосах. – Можно было так не делать, но мне казалось, что так нечестно – я их убиваю, а убивать надо… чувствуя всю вину, понимаешь? И дарить перед смертью хоть немного… себя, – она усмехнулась и запустила пальцы в волосы. – Я в детстве была честной, котенок.

– Сейчас не ты переворачиваешь ладонь, – заметил Виктор.

– Ошибаешься. Ты ошибаешьс с ся, лапочка Виконт, не ты меня сегодня убьешь. Это я тебя убью, только в пос следнем акте, – прошептала она, со смесью удивления и тоски разглядывая свои руки. – Поверь прес ступнице со стажем. В конце наши жертвы всегда приходят за нами… Как эти солнца – прощу ли себе с сама?..

– Я читал газеты, – сообщил он, пробежав кончиками пальцев по теплому деревянному горлу манекена. – Мне нужно сделать все по правилам, ведь Мир Где Все Правильно мы создаем сами.

– И что же будет правильным, котенок?

– Мы играем чужую пьесу. Про человека, который пытает женщин, перед тем, как утопить, – ответил он. – Кто мы такие, чтобы спорить с режиссером, верно? Это он – главный человек в любой пос становке, не так ли?

Ему нравилось, как посерело ее лицо и посветлели глаза, будто от страха разом отступил весь дурман. Но ответила она неожиданно равнодушно:

– Если тебе станет легче.

Она поежилась, бросила быстрый взгляд на халат, а потом развернулась и открыла дверь в спальню.

Включила маленькую лампу в темно рыжем абажуре и выкатила из за шкафа вешалку, на которой висели костюмы в черных чехлах, похожих на покойницкие мешки.

– Не станет, – наконец ответил Виктор, садясь на край заваленной бумагами и коробками из под конфет кровати. – Думаю, для любимой ученицы он сделает исключение.

– Я не его любимая ученица, – усмехнулась Мари, натягивая чулки. – Я вообще не его ученица, просто подельница. А ведь я в это влезла чтобы учиться. Потому что всегда восхищалась спектаклями Ровина. Это для тебя он просто старый извращенец. Ты не видел его «Колодец и маятник».

– Помогло? Ты можешь поставить «Колодец и маятник»?

– Меня в колледже хвалили за любую чушь, которую я делала, потому что боялись моего отца, – продолжила она, игнорируя вопрос. – Он влиятельный человек… И ничему не научили – знаешь ли тяжело видеть свои ошибки и исправлять их, когда на них никто не указывает. Я записывала роли на диктофон, переслушивала и сама исправлялась… А потом меня хвалили, потому я протеже мастера Ровина.