Он заметил, как дрожат ее губы. Хотел сказать что нибудь ободряющее, соврать или выбрать отрезвляющую грубость, но вдруг понял, о чем она просит.

«У тебя взгляд, как на старых иконах».

Она не его просила посмотреть. Не в нем нуждалась, и не ради любви к нему стояла сейчас на этой кухне и слушала циничный щебет Мари.

Виктор закрыл глаза и попытался вспомнить, что чувствовал Мартин, когда просил пощадить Мари. Эмоции, протянутые от горечи до ярости – в одном взгляде, в одном бессильном чувстве.

– Спасибо, – прошептала Рита, отпуская его. Во второй руке она сжимала таблетки, завернутые в листок с адресом.

«Ты никого не жалеешь», – эхом пронеслось в голове, и Виктор успел испугаться, что Мартин вернулся. Но это была собственная мысль.

Риша наверняка до сих пор лежала скорчившись под одеялом и уставившись в стену.

Рита, бледная до серости, стояла неестественно прямо, только руки дрожали все заметнее.

Мартин замурован в темной комнате наедине со своим сбывшимся кошмаром.

Мари совсем не выглядела злодейкой в этих дурацких желто голубых носках.

И ему действительно никого не было жаль. Он удивительно быстро устал ненавидеть.

Может, это делало его хоть немного лучше Мари – он еще не научился жалеть своих жертв и заставлять страдать вопреки жалости. Но сейчас тяжесть преступления не имела значения.

Мари повесила трубку и потянулась, упершись руками в стену.

– Ну вот и все, хорошая, можешь идти, – она открыла дверь и в гробовой тишине завыл сквозняк .

Рита прошла мимо, опустив голову и подняв воротник, на котором все еще дрожал стебель фиалки с последним лепестком.

Виктор встал на пороге, наблюдая, как Мари тщательно запирает дверь на три замка и цепочку.

– Боишься, что придет кто то, кто захочет тебя убить? – не выдержав, спросил он.

Она подняла глаза и несколько секунд смотрела на него так, будто он сказал глупость и очень ее разочаровал, а потом вдруг опустилась на коврик у двери и засмеялась.

Виктор не представлял, что она может так смеяться. Сначала она глупо хихикала, глядя на него снизу вверх, но чем чаще становились нотки подступающей истерики, тем глубже и ниже становился смех, пока не зазвучал поставленными переливами, а потом вдруг стал совсем незнакомым – искренним и легким.

– Когда я была маленькой, – сказала она, вытирая глаза, – меня тоже отправили… в деревню. Ничего про ту поездку не помню, кроме котят… – Мари с трудом встала, отряхнулась и растерянно посмотрела в зеркало старого трюмо. – Мне… во что одеться?

– В черное, – не думая, ответил Виктор.

Она только пожала плечами и скинула халат – нежно розовый, пушистый, – прямо на грязный пол. Несколько мучительных секунд он сползал к ее ногам. Никакой одежды под ним не было.

Виктор, не успев подумать, что делает, бросился подбирать. Казалось, еще несколько секунд – и эта еще теплая, мягкая тряпка, пахнущая кондиционером с лавандой и почему то свежей выпечкой, испортит весь план.

Мари стояла посреди коридора и ошеломленно смотрела, как он вешает халат на манекен.

– Тебя правда больше интересует халат?

– Меня даже Максимилиан больше интересует, – честно ответил он, окидывая ее равнодушным взглядом. – Зачем? Тебе больше не надо играть.

Сначала он заметил, как она инстинктивно вскинула руки, чтобы прикрыться, а потом – как на миг искривились ее губы, словно она собиралась заплакать. Виктор улыбнулся и склонил голову к плечу – как весь год учила Мари.

– Котята… – прошептала она, прижав руки к груди.