– Ты каждый день хочешь ее убить.

– Нет, я бы правда… убил. Мартин… – Виктор осекся, но потом все же продолжил. – Спас. Ее спас, а меня… знаешь, мне казалось, такого больше не повторится. Как с Дарой.

– С Дарой ты был прав. Почему ты не скажешь своему Мартину правду? Если он действительно такой хороший – понял бы, – ее шепот, шершавый и злой, оседал на коже, словно примерзая.

– Пока я не убил девочку на парковке – еще на что то надеялся. Я все сделал, но до последнего думал, что Мартин найдет какой то другой выход. Спасет обоих. Но теперь…

Лера зажала ему рот. Ладонь у нее была горячая и едва заметно пахла лавандовым мылом. Замерла, останавливая поток слов и мыслей, заглушая дыханием назойливый ход часов. Виктор, прижав ее руку кончиками пальцев, коснулся губами ее ладони и закрыл глаза, проваливаясь в сон.

Ему снилась разрушенная беседка, окруженная засохшими розовыми кустами, и сотни мертвых шмелей, пришпиленных к белым потрескавшимся доскам.

Интермедия

Другие люди

Если ты ещё не умер, читая эти строки, закрой глаза и увидишь, как я чернею под веками.

(Билл Нотт)

В подъезде совершенно неуместно пахло жареной рыбой и дождевой сыростью. Даже цветы в букете, казалось, пахли так же. Виктор стоял, вытягивая белые – георгины, астры и чайные розы. Правильные, строгие цветы, почему то не приносившие облегчения.

Рита за его спиной молчала, но он слышал ее сбивчивое дыхание. Она боялась того, что должно было произойти, а он никак не мог найти в себе ни сочувствия, ни страха.

О чем думает Мартин? Что скажет Риша? Что сделает Мари, когда откроет дверь? Что делать, если она закричит раньше, чем он успеет ее заткнуть?

Виктор старался не думать об этом. И о том, что никого, кроме кур, никогда не убивал. И никак не мог прогнать видение – Мартин остервенело отмывает от крови руки в ведре ледяной воды. Вода розовая, пахнет железом, пальцы ломит от холода, руки давно чистые, но Мартин продолжает смывать видимые только ему пятна.

Он протянул руку, чтобы еще раз позвонить, когда дверь открылась.

В первую секунду ему показалось, что он ошибся. Женщина на пороге не могла, не имела права оказаться Мари – Мари никогда не носила пушистых розовых халатов и полосатых носков.

– Китти и ла а апочка Виконт, – протянула она. – Заходите.

Виктор обернулся. Рита выглядела такой же растерянной. Она нервно теребила фиалку, приколотую к воротнику, и лепестки сыпались прямо на грязный пол.

– Холодно, – поторопила Мари. – Или хочешь прямо тут? Если пришел просто поскандалить – лучше здесь, будут зрители.

– Нет, – хрипло ответил он, удивившись звуку собственного голоса.

Из открытой двери в подъезд лился приторный туман – смесь дыма фруктового кальянного табака и конопли.

– А я сразу поняла, что ты злой, – Мари стояла, слегка покачиваясь, и зрачки ее были настолько расширены, что глаза казались черными. – Тебе не идут такие глазки и кудряшки, славный. Но приятно, что ты ради меня нарядился.

Коридор был тесным и темным. Прямо у входа стоял манекен Максимилиан. Сейчас его укрывало небрежно наброшенное темно бордовое пальто. Голова манекена была запрокинута, и он подставлял входящим деревянное шарнирное горло.

– Мне что делать, котенок? Подружку зачем с собой взял?

– Я хочу, чтобы ты позвонила тому мужчине в сером…

– Его зовут Николай Ровин, – раздраженно перебила она. – Ты не знаешь, как зовут человека, которого собрался убить?

– Я не стану его убивать. Я хочу, чтобы ты позвонила ему и сказала, что у тебя есть еще одна девушка из труппы, – с отвращением выдохнул он, пообещав себе забыть имя режиссера.