– Понятия не имею, – пожала плечами Лера. – Просто вернулась домой – ее нет, все шмотки на месте, мать рыдает. Спрашиваю ее, какого тут происходит, а она мне: «доченька доченька»… Знаешь, по моему у нее все таки с мозгами не в порядке. Может папаша ее слишком сильно башкой бил?

– Вообще то у меня было три коллекционные коробки со скотчем, – Виктор задумался. – Одна папина, другая… другая мне просто нужна, если хочешь – можно третью занять.

– Ага, хочу. Найди эту паскуду, которая тебя подставляет и его башку туда засунь, – посоветовала Лера. – Мама сходила в милицию, представляешь? И в школу. Помнишь, они названивали?

– И что в школе?

– Сказала – ее там мальчик какой то обижал, я особо не слушала, только поняла, что какая то чушь, – пожала плечами Лера.

«Врет. Мать врет – помнишь про котенка?» – тут же отозвался Мартин.

– Мальчик, говоришь, обижал? – Память услужливо вытолкнула на поверхность нужное воспоминание, словно пузырек воды – такое же легкое, незначительное и пустое. – А ты что то про котенка говорила.

– Про котенка? – нахмурилась Лера. – В смысле как эта ваша «шарман, котяточки»?

– Нет, ты говорила, что социальный педагог тебе по телефону что то про котенка говорила. Ты еще спрашивала, что плохого в том, что ребенок котенка в школу принес.

Они подошли к дому. Вот обшарпанная подъездная дверь в пятнах ржавчины и дрожащих тенях деревьев. Вот дверь квартиры – та самая, неумолимо железная дверь, потерявшая всю власть.

– Да, точно! – наконец вспомнила Лера. – Сейчас у мамы спросим.

Виктор замер на пороге. Квартира была все такой же темной, пустой, стерильно чистой. В воздухе стояла привычная смесь выветрившихся запахов еды, Лериных духов, стирального порошка и средства для мытья стекол. И еще какой то дешевый, маслянистый душок, что то среднее между жженной древесиной и парфюмом.

– Что за вонь? – спросил он, переступая порог.

– Мама палочки жжет, – равнодушно ответила Лера, разуваясь. – На вокзале пучками покупает и каждый день их смолит. Видимо, успокаивается.

– Иди в комнату, разложи вещи, – не оборачиваясь, скомандовал он Нике, поставив сумку на коврик у двери. – Сумку в комнату не носи, вещи доставай здесь, закончишь – сумку выбросишь.

– Улики прячешь? – усмехнулась Лера.

– Нет, – просто ответил он, не вдаваясь в объяснения о том, что сумка стояла на траве и это было неправильно. У Леры и так было достаточно поводов для шуточек.

Из приоткрытой двери спальни в темный коридор проливались голубые блики. Виктор толкнул дверь и зашел в комнату.

Мать спала, завернувшись в одеяло с головой. Диван, на котором спала Оксана, стоял разложенным, сверху валялась мятая простыня и скрученное в комок одеяло.

– Нельзя было убрать? – тихо спросил он, стараясь не разбудить мать. Задавать ей вопросы расхотелось, как и находиться в этой комнате – запах благовоний был острым, почти физиологичным. Спертый воздух, бормочущий какую то чушь телевизор, разбросанная одежда и чашки с засохшими пакетиками на полу и пустых книжных полках – все было нарочито неправильно, словно комната защищалась от него.

– Она не дала, – тихо ответила Лера, кивая на мать. Она подошла к столу и взяла розовый, усыпанный стразами блокнот. – Бери ее портфель, вон он валяется, и пошли отсюда.

На кухне было чисто. Если Лера и ела печенье, оставляя крошки на ламинате, то сейчас об этом ничто не напоминало.

«Открой дневник», – ворчливо напомнил Мартин, устав смотреть, как Виктор задумчиво разглядывает темный пол и светлые стены.