– Я тоже тебя искала, – ответила она, и слезы блестели в голубых глазах, словно капли дождя в высоком летнем небе. – Зачем ты уехал?

Он только тяжело дышал, жадно глядя на ее лицо – много лет Риша приходила к нему в кошмарах или путаных снах, где ее образ сливался с образами Леры, Ники и Мари, а иногда почему то и его матери. Но теперь она здесь – такая, какой должна была стать, и только Мартин знал, что это он, таким же жадным взглядом на портрет, выбросил куда то в общую память этот образ.

Наконец, Виктор подался вперед, притянул ее к себе, спрятав лицо в ее волосах. Этот момент он чувствовал особенно остро, осознавая его горькую лживость. Чувствовал, что в душе нет и никогда не было отравляющей тьмы. Что девушка, которая прижимается к нему, плачет и шепчет, шепчет, как он нужен, как она любила все эти годы, как… что это и была настоящая жизнь.

Та, что была так близко – протянуть руку, остаться тогда в Ришиной спальне, лежать рядом на смятых простынях, вытирать с ее губ все отравляющие, мерзкие слова и повторять за Мари утешающую ложь, только теперь совсем по другому. Говорить, что ничего не случилось, что все это – лишь дурной сон, которому никогда не стать явью.

Где то в другом, Правильном Мире, Виктор так и поступил, и теперь упивался возможностью подглядеть, как горели бы глаза Риши, и какими по особенному нежными стали бы ее пальцы.

Мартин не стал досматривать – ему и без того было тошно.

Он пересел в кресло, откинулся на спинку и закрыл глаза.

Почему то было все равно. Может, это смерть, близость которой он чувствовал, как сквозняк, задувающий в проем, не давала осколкам прошлого вонзаться в сознание.

Сон пришел быстро, тусклый и желтый, словно свет керосиновой лампы. Сначала забрал слабую горечь подсмотренной сцены и очередной нечаянный порыв жалости к Мари – от него и так почти ничего не осталось. Затем – ослабил удавку мучительного стыда, туже затянувшуюся от признания. А потом притупил страх, оставив только остывшую тоску.

Этого оказалось достаточно. Мартин спал, и даже во сне на лице лежала печать усталости тяжелой и темной, как грозовые тучи.

Он спал и не видел, как Мари стоит в углу и, глядя прямо на него, трет, трет перчатками руки – часто, истерично, – а по лицу ее катятся слезы.

…

Багажа у них не было, поэтому выйдя из аэропорта Виктор сразу сел в такси – в ближайшую к выходу машину.

– Видок у тебя усталый, сынок, – заметил пожилой вислоусый водитель с красной, покрытой испариной шеей. – Издалека летишь?

Виктор метнул на него ненавидящий взгляд, а потом сказал дрожащим голосом:

– Мама умирает. Вот с женой все бросили, приехали попрощаться и сестре помочь – вы уж езжайте быстрее, если можно…

Мартин только фыркнул, от него не раздалось даже слабого фона осуждения. Виктор поморщился и отвернулся к окну – ну еще бы, он ведь сплошное разочарование непогрешимого, чтоб его, Мартина. Зато водитель словно не замечал светофоров, сигналил пешеходам, что не собирается пропускать, а стрелка на спидометре то и дело конвульсивно дергалась. И все же он ехал слишком медленно.

Ника сидела на переднем сидении, подставив лицо горячему пыльному потоку воздуха, бьющему из окна. Виктор старался на нее не смотреть – отвращение ослабло, но все еще затмевало остальные чувства.

Они уже подъезжали к дому, когда в раскрытое окно ворвался обрывок фразы – Виктор даже не различил слов, только голос и раздраженные интонации.

– Останови! – рявкнул он, дернув подголовник водительского сидения.

Таксист оборачивался целую вечность. Виктор не глядя выгреб несколько мятых купюр из портмоне и швырнул на приборную панель.