— Ох, Гус, знаю. Когда он дергает носом, это значит — собирается сказать что-нибудь смешное. Когда на лбу появляется складочка — припоминает цитату. А когда большая складка — придумывает что-то свое. Я верно говорю?

— Да, Кейт. В таких случаях он сильно морщит лоб. «Как ты думаешь, Гусперо, ожидает ли нас на западе золотой век?» — «Разве что злой человек, сэр». — «Нас привела в здешнюю глушь некая сильная направляющая рука. С каким намерением это сделано, я не вполне понимаю, да и должен ли? Что нам следует знать, то Бог откроет». Едва он замолк, как из леса донесся жутчайший вой. Можно я повою, Кейт? Вот. Сразу полегчало на душе.

«Что это за нечеловеческие звуки?» — спросил хозяин. Волосы у меня встали дыбом. «Звериный вой, сэр». — «Хищников, что рыскают в ночи?» — «Думаю, это волки». — «Затуши огонь. — Он содрогался всем телом, словно наглотался ртути. — Гаси костер, живее!» Я загасил костер шляпой, и мы оба, трясясь от страха, оказались в темноте. «Мне приходилось слышать, — шепнул он, — как они нападали на путников в Германии. В здешней глуши они, наверное, еще свирепей?» — «И что же нам делать, сэр?» — «Молиться. — Хозяин забормотал себе под нос. — Кто привел меня сюда, тот меня отсюда и выведет. — Он был ни дать ни взять лавочник, подсчитывающий свои доходы. — Наставь меня, что претерпеть смогу и как повиноваться должен. Кто терпеливей страждет, тот на большее способен».

Я всполз на скалистый выступ и вгляделся в ночь. Там и сям среди деревьев мелькали фонарики, но, ясное дело, Кейт, это были глаза тех самых рыщущих волков. Они снова подняли вой, на который, казалось, вся земля вот-вот откликнется звоном, как церковные колокола, но мистер Мильтон сумел овладеть собой. «Они удаляются, — сказал он мне твердо. — В сторону от берега. Слава Создателю». Знаешь ведь, что он всегда бывает прав? Я снова разжег костер, и мы заснули.

На следующий день началось наше путешествие по незнакомой местности. Прежде всего мы преклонили колени в молитве. Я помолился только самую малость, но, пока хозяин раскачивался на пятках, успел упаковать в мешок хлеб и сыр. Потом я взял хозяина за руку и повел его прочь от берега. Он спотыкался о раковины и камешки, но я, вроде мула, сохранял гордое равнодушие, хотя он то и дело вскрикивал. «Что тут за камни?» — спросил он. «Да так, сэр, галька». — «Я бы сказал, что это валуны и булыжники. Скоро я превращусь в отбивную, начиная с ног. — У него испортилось настроение, и он вдруг напустился на меня. — Когда ты наконец перестанешь крутить себе волосы, как швея нитку! Ты меня отвлекаешь. — Я по-прежнему держал его за руку, так что он почувствовал мои движения. — Верно, Спаситель пробыл тридцать дней в пустыне. Я должен научиться следовать Его божественному примеру». — «Для начала неплохо бы следовать за мною, сэр. Там впереди ровная тропа». Утес был премилый, похожий на холмы у нас в Излингтоне, и я повел хозяина наверх.

— Они ведь не больше наших девонширских холмов? До чего же они красивые, Гус. Я по ним скучаю.

— У нас в Лондоне холмов немного, Кейт, но у нас есть Корнхилл — «Хлебный Холм».

— У нас есть верещатники, где рыщут дикие звери.

— А у нас Мурфилдз — «Вересковые Поля», где сидят в заключении дикие люди.

— У нас есть море.