Я шел неспеша и это в моем сознании как-то не вязалось с моей утренней решительностью. По дороге мне попался гастроном с кафетерием. Я увидел за стеклянной витриной людей, пьющих кофе, и очень обрадовался. Зашел, стал в короткую очередь.

И кофе я пил медленно. Кофе был горький, пережаренный. Его вообще можно было и не пить. Но я по-мазохистски тянул время.

И уже когда нашел и дом, и подъезд — промелькнула надежда, что за покрашенной синей краской фанерной дверью никого не будет. Я нажал на кнопку звонка.

— Ну, — подумал, — минутку постою и пойду…

Но за дверью послышались шаги и я замер в напряженном ожидании.

На меня долго смотрели в дверной глазок. Потом женский голос осторожно спросил:

— Вы к кому?

К этому вопросу я был не готов. Я посмотрел на дверной глазок и почему-то подумал, что эти глазки всегда искажают лицо человека.

— …Я — знакомый Кости… — неуверенно произнес я.

Дверь приоткрылась. На меня смотрело знакомое по фотографии лицо, только было оно свежим — никакого следа от той фотографической усталости. И волосы были длиннее, чем на фотографии. Волосы были красивые, каштановым шелком они опускались на плечи. На ней была длинная черная юбка и бледно-красная шерстяная кофточка. В таком наряде дома не ходят и я подумал, что она куда-то собирается. Эта догадка меня даже обрадовала.

— Я ему был должен… Понимаете… Извините, я не знаю вашего имени… — голос мой звучал так неуверенно, что напряжение покинуло ее лицо и по ее взгляду я понял, что сейчас она пригласит меня войти.

— Марина, — она протянула мне руку.

Я назвал свое имя.

— Входите, — она отступила от двери. — Только потише — Миша спит.

Я кивнул.

Она провела меня на кухню.

— Кофе будете?

— Да.

— Мне очень жалко, что с Костей произошло такое… — заговорил я. Вам теперь нелегко…

Она стояла у плиты и при этих словах обернулась и посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Вы знаете, — заговорила она уставшим голосом; между словами повисали длинные паузы, — …это так странно… Вы первый человек, кто вот так просто высказал соболезнование… Когда его не стало — было много телефонных звонков. Какие-то люди хотели только подтверждения его смерти. Будто не верили, будто думали, что их обманывают. И я слышала в их голосах недовольство. Они были очень недовольны его смертью. Но никто из них ни разу не пожалел нас, не спросил, как нам теперь без него живется… Вы хорошо его знали?

— Нет, честно говоря не очень… У нас были деловые отношения… — я вытащил из кармана конверт и положил его на стол. — Но я знал, что на него всегда можно было положиться… Он был готов помочь… Вот…

Марина слушала, но не смотрела на меня — она готовила кофе. И поэтому мне трудно было говорить. Я замолчал.

Тишина продлилась еще пару минут. Потом она села напротив.

Мы пили кофе.

Она смотрела на конверт. В какой-то момент она взяла его в руки и заглянула внутрь.

Я ждал какой-нибудь реакции, может благодарности, если не словесной, то во взгляде ее глаз. Но ни один мускул на ее лице не шевельнулся.

— Очень тяжело, очень тяжело без него, — медленно проговорила она, опустив голову и глядя на свой кофе. — С ним тоже было иногда тяжело, но не так… Я сижу здесь и зверею. Малыш еще очень маленький, на улицу с ним в такой мороз не выйдешь… А сама я от него оторваться не могу. Костины родители не звонят.