|
- Но разве бедная женщина виновата в этом? Как раз только что я был свидетелем того, как она выказала благороднейшее презрение своему отвратительному мужу за то, что он осмелился заподозрить в Сан-Бакко старческую похоть по отношению к этому мальчику. Она высоко порядочная женщина. Но она во власти какого-то обольщения... Сознайтесь, наконец, что, несмотря на ваши поэтические фразы, вы считаете всех женщин просто... - Вы знаете, кем, - докончил Якобус. Зибелинд минуту размышлял. Затем, подняв брови, тихо и коварно осведомился: - И герцогиню? - И герцогиню! - вырвалось у художника. Он багрово покраснел, повернулся и ушел. Когда он вошел в соседнюю комнату, леди Олимпия взяла его об руку. Она повела его по залам и заговорила о приятных воспоминаниях, связывающих их. - Да, да, - рассеянно повторил он. - Мы тогда очень приятно развлекались. - Нам следовало бы начать сначала, - сказала она. - Сегодня как раз опять такой вечер. Лагуна заглядывает в окна. Здесь снова со всех сторон шепчутся о любви. В конце концов, она объявила, что ее гондола ждет. Он уклонялся с отвращением, поглощенный горькими мыслями. Он бранил себя самого: "Что ты утверждал о герцогине, негодяй? Какую безумную наглость позволил ты себе сказать о ней этому дураку? И зачем! Чтобы похвастать! Только потому, что сегодня утром ты наговорил ей множество вещей, которые было бы лучше оставить про себя, которые она к тому же уже знала, - и которые в новый момент пониженной вменяемости ты все-таки повторишь ей опять!" - О, я чувствую это! - громко вздохнул он. И леди Олимпия, приписавшая его чувства себе, увлекла его за собой. - Теперь я обманываю еще и беднягу Зибелинда. А он в своем блаженном экстазе назвал меня другом! Как все это смешно и жалко. И ему доставило удовольствие еще омрачить печаль своих безнадежных желаний мыслью о горьких чувствах других. *** Герцогиня стояла одна в дверях террасы, отвернув лицо. Она не хотела больше видеть ни опустившегося мужа, ни любовницы, бессильно смотревшей вслед своему художнику, исчезавшему с искательницей приключений, ни слепого безумца, который, потея и хромая, носил свое воображаемое счастье по пустым кабинетам. Вдруг она услышала за собой голос Сан-Бакко: - Герцогиня, вы прекрасны. Наша Паллада становится все прекраснее. Как это возможно? Чем старше я становлюсь, тем больше растет моя нежность к вам. Она обогащается всей той любовью, которую я раньше расходовал в походах за свободу. Она неподвижно смотрела перед собой. - Я не поверил бы, что могу любить вас еще глубже, герцогиня, - сказал он. - Но я почувствовал это сегодня, в ту минуту, когда приобрел друга. Она молчала. - Сегодня вечером, - в вашем доме и как бы из ваших рук, герцогиня, я получил друга, равного которому у меня не было, кажется мне, и в лучшей юности. Не правда ли, Нино? О, такие люди, как мы, чувствуем это уже при пожатии руки. А уж при фехтовании и подавно. При фехтовании сейчас видно, кто вероломен и кто прям душой; видно и то, кто в состоянии забыть себя и выступить за дело: будь это только из любви к славе или же потому, что герцогиня Асси так прекрасна. Не правда ли, Нино, она прекрасна? Наступила пауза. Потом юношеский голос, звонкий и дрожащий, произнес: - Да, она прекрасна. Герцогиня медленно обернулась и улыбнулась им обоим. |
