– Вот бы и Настья родила, – вздохнул на прощанье божественный дедок. – Не забивала бы голову глупостями. Хотя… Если сына родит, и тот вырастет, Настья готова будет зубами тебя рвать, чтоб наследнику достался не только Фиррах, но и Кирах. Лучше дочки пусть будут. Я позабочусь. Ту ужасную штуку из неё достал, что понести мешала.

В дальнем походе меня скоро захватили совсем иные мысли и о иных делах.

До излучины Оранжевой реки, где Пустынный Лис перебрался на северный берег и принялся пожирать степь, около двадцати дней пути. Для меня – верхом на Бурёнке, плетущейся шагом со скоростью нанятых работяг. Их две сотни. На подводах вода, еда, лопаты, кирки, тачки. С каждой партией доставлялись инструменты, но они наверняка изнашиваются. Это было далеко не самой большой тратой.

Тяжелее всего терять время.

Но что делать? Сорвать сделку с Тенгруном и навлечь на себя его гнев может означать гибель всего. Могущество степного бога несомненно. Рассердившись, он сгубил целое племя. Вызванный им порыв ветра достанет до моего замка. До Фирраха, пожалуй, тоже.

Какой ветер… Настоящий, безжалостный ураган! С него станется.

Поэтому я терпел вынужденное безделье длинного пути. Меня сопровождал лишь десяток воинов. Косметический эскорт. Степняков, управляющих кхарами, при этом обвешанных оружием словно Рэмбо, вдвое больше. А мы дальше и дальше углублялись в их территорию.

Степь, правда, в начале апреля гораздо дружелюбнее, чем в ноябре. Травы поднялись, зазеленели, пахло свежестью. Пригревало. Распустились цветы, ничуть не напоминавшие земные. Шмыгали мелкие животные, вроде зайцев кроликов или грызунов, Бобик воспринял бы их как шведский стол и поспорил бы с русскими туристами в Анталии, дорвавшимися до олл инклюзив.

Мы пересекли несколько рек, вдоль них разместились поселения сменивших кочевой образ жизни на оседлый. Здесь до замятни пролегал торговый путь, без караванов степные деревеньки оскудели. С меня стремились содрать втридорога, не смущаясь мечей скромной десятки воинов. Гнавшие кхаров кочевники смотрели на мою возню с молчаливым презрением и не пытались поддержать. Почему?

Ответ я узнал по прибытии к реке Радужной. Если какой то расход на пригнанных рабочих казался чрезмерным, здесь просто не тратились. Переживут как нибудь – на всё воля Тенгруна.

Увиденное больше всего напоминало какой то немецкий концлагерь из фильмов о войне. Только без колючей проволоки и вышек с пулемётами. Вместо них – верховые патрули лучников.

– Глей! Глей! Господин глей!

Хриплый слабый голос молодого мужчины вроде бы знаком. Он бросил тачку и кинулся ко мне. Патрульный направил кхара наперерез беглецу и замахнулся плетью. Я успел раньше и перегородил ему дорогу, подставив правый бок Бурёнки. Рабочий уцепился за стремя с левой стороны.

– Гош! Я – Дюлька… Умоляю, дай чего то поесть… Второй день без еды…

Посланный менеджером, мой хрым низведён до раба.

Подошедшие новоприбывшие смотрели на происходящее с ужасом. Меж тем степняки окружили их и достали плети.

Мои воины отпихнули патрульного, окружили меня и Дюльку редким кольцом, обнажив мечи.

Что за дерьмо пырха здесь вообще происходит?

Разберёмся. Но, даже разобравшись, у меня здесь слишком мало силёнок, чтоб повлиять на общую ситуацию.

– Биб!

– Да, хозяин?

– Готовься. Здесь предстоит много работы. И угощения тоже.

– Всегда рад, хозяин!

Я обернулся к верховому, пытавшемуся ударить Дюльку:

– Я – глей Гош из Мульда. На моё серебро ведутся эти работы. Кто здесь главный из кочевых?

– Сотник Мандахарр.

– Зови его. А кто над Мандахарром?

– Каган Харабрук, сын хана Хурбрука.