Наиболее убежденные пуритане, члены парламента, возвратившиеся домой, были встречены соседями, у которых накопилось к ним множество вопросов, и потому было необходимо рассеять их сомнения. Сэр Роберт Харли из Брамптон-Брайана, который представлял графство Херефорд, прибыв в родные места, сразу обратил внимание на интерьер церкви в Леоминстере и приказал вынести из нее распятие, уничтожить настенную роспись и витражное окно. Но людей умных было меньшинство; у большинства же парламентариев за время каникул только появились новые сомнения. Оглядываясь на прошедшие месяцы, теперь, когда у них появилось свободное время, они увидели и были возмущены, как Джон Пим и его подручные вели дела, управляли ими.

Тем временем король, воспрянув духом, устроил смотр шотландской армии в Ньюкасле, а затем пригласил Лесли на торжественный обед. Он не пожалел усилий, чтобы понравиться командиру ковенантеров, при этом намекнул, что скоро пожалует ему титул графа. После роспуска армии останется под ружьем всего лишь 4 тысячи человек на случай возникновения чрезвычайных ситуаций. Король имел надежду на эти 4 тысячи солдат и на генерала Лесли. 14 августа в шесть часов он въехал в Эдинбург в сопровождении курфюрста, своего кузена Ричмонда и Гамильтона. 17 августа участвовал в процессии, направлявшейся к зданию парламента, перед ним Гамильтон нес корону, а Аргайл – скипетр. Торжественность момента нарушила ссора лэрда из Лэнгтона с графом Уигтоном за место церемониймейстера. Карл, знаток этикета, в гневе удалился во внутренние покои и подписал ордер на арест Лэнгтона. Затем вошел в зал заседаний парламента и занял место на троне, а его племянник сел на резной табурет слева от него. Ричмонд, Гамильтон и граф Мортон, которые еще не подписали Ковенант, в зал допущены не были.

Король в своей короткой и выразительной речи обратился к верноподданным с просьбой предоставить по мере сил и возможностей столь необходимую помощь деньгами и оружием своему племяннику, лишившемуся владений в немецких землях. Просьба была воспринята с пониманием, и поведение короля в последующие несколько дней словно говорило о его душевной перемене. Он посетил богослужение, совершенное по канонам шотландской церкви, обеспечил постоянный доступ к нему Александра Хендерсона, беседовал с ним лично и с другими должностными лицами, выслушивал их мнение со вниманием и обходительностью, в то время как епископам и недостойным советникам слова не дали. Карл позволил своему кузену Ленноксу подписать Ковенант, тепло принял Аргайла и даже лорда Бальмерино, которого приговорил к смерти несколькими годами ранее и которого ковенантеры выбрали председателем парламента. Король не оказал никаких милостей и уделил мало внимания тем людям, которые на протяжении двух лет открыто поддерживали его в борьбе с мятежниками. Отважный Монтроз, находившийся в заключении в замке, напрасно просил об открытом суде. Он обратился к шотландскому парламенту: «То, что я сделал, известно многим, а того, что в моих поступках было неправильного, мне неизвестно. Правде не нужно скрываться… Я сохраню до могилы свою верность и честь».