|
— Те, кто хотят уничтожить всю Луну? — Не столько уничтожить, сколько нейтрализовать. — Это для меня новость. Как это можно сделать? — Есть такой способ. Правда, неимоверно дорогой, как всякая новая технология при зарождении. Подробности мне неизвестны — так лучше для всех нас и для меня самого. — Но что-то вы наверняка слышали... — пробормотал я. — Во всяком случае, наверное, какая-нибудь послеатомная технология? Не водородные заряды, не баллистические ракеты, что-нибудь более тонкое. Нечто такое, чего Луна не сумела бы вовремя заметить... — Для человека, лишенного половины мозга, вы соображаете совсем неплохо. Но вернемся к делу, то есть к вам. — Вы хотите, чтобы я согласился на обследования? Под контролем Агентства? Чтобы допросили мою правую сторону? — Все это гораздо сложнее, чем вы думаете. Кроме вашего рапорта и записей базы, мы располагаем несколькими гипотезами. Вот самая достоверная из них: на Луне все-таки произошли столкновения между секторами. Но секторы не объединились, не уничтожили друг друга и не создали плана нападения на Землю. — Что же тогда произошло? — Если бы это можно было установить сколько-нибудь точно, я не стал бы вас беспокоить. Несомненно: межсекторная защита оказалась не на высоте. Военные игры вступили в противоборство друг с другом. Возникли беспрецедентные эффекты. — Какие? — Я не эксперт в этой области, но, насколько известно, компетентных экспертов в ней нет вообще. Мы обречены на догадки по принципу ceterum censeo humanitatem preservandum esse [кроме того, я считаю, что человечество должно быть сохранено (лат.)]. Вы знаете латынь, не так ли? — Немного. Скажите, чего вы от меня хотите? — Пока еще — ничего. Вы, извините, находитесь в ситуации зачумленного в эпоху, когда не было антибиотиков. Я посетил вас, потому что настаивал на этом и получил неохотное согласие. Скажем — ultimum refugium [последнее средство (лат.)]. Вы, к несчастью, увеличили число версий того, что произошло на Луне. Попросту говоря, теперь, после вашего возвращения, известно меньше, чем до вашей миссии. — Меньше? — Разумеется, меньше. Ведь неизвестно даже, содержится ли в правой половине вашего мозга какая-нибудь существенная информация. Количество неизвестных возросло, как только оно сократилось. — Вы говорите, как пифия. — Лунное Агентство перевезло на Луну и разместило в секторах то, что должно было перевезти согласно Женевскому соглашению. Но программы компьютеров первого лунного поколения остались тайной каждого отдельного государства. Агентство не имело к ним доступа. — То есть в самом зародыше крылась эта опасная бессмыслица? — Естественно, как неизбежное следствие глобальных антагонизмов. Да и можно ли отличить программу, которая через десятки лет самопроизвольно обошла наложенные на нее ограничения, от программы, которая _должна_ была неким заранее заданным образом освободиться от ограничения? — Не знаю, но это, наверное, могут выяснить специалисты. — Нет, это никому не под силу, кроме тех, кто составлял программы. — Знаете что, профессор, — сказал я, подойдя к окну. — У меня ощущение, что вы опутываете меня тонкой сетью. Чем дольше мы разговариваем, тем темнее становится дело. Что произошло на Луне? Неизвестно. Почему я подвергся этой чертовой каллотомии? Неизвестно. Знает ли правая половина моего мозга что-нибудь об этом? Неизвестно. |
